Ермолова - [62]

О том, что переживала Мария Николаевна в этот трудный период, можно судить по ее письму к артистам Художественного театра, написанному ею с предельной искренностью и присущим ей благородством. Привожу его целиком:

«Дорогие друзья мои, что сказать мне вам? Чем выразить благодарность, наполняющую мое сердце? Не знаю. Скажу одно: ваш адрес я читала со слезами. Такой сердечной теплотой он был проникнут, что глубоко растрогал меня. Постараюсь ответить на ваш вопрос. Вы поймете меня и согласитесь со мною. Несмотря на всю мою скромность, у меня, оказывается, в душе слишком много артистического самолюбия. Я чувствую, что уже не в состоянии играть ни Медею, ни Клеопатру, силы мне изменяют. Да и понятно. 37 лет я отдала сцене – и утомилась. Теперь мне нужен этот год отдыха, чтобы отойти от театра, успокоиться и примириться с мыслью, что я уже более не «героиня». Сразу, на глазах у публики, мне тяжел этот переход: нельзя сегодня быть царицей, а завтра какой-нибудь почтенной старушкой… Что-то там в душе еще борется, на что-то еще жалуется и… одним словом, мне нужен этот год забвения. Больше всего мне не хотелось бы, чтобы публика начала жаловаться на мою усталость. Я не хочу разрушаться у нее на глазах, этого не допускает моя артистическая гордость. До сих пор это еще не чувствовалось. 4 марта мне это доказала публика, и скажите сами, может ли быть что-нибудь выше тех минут, которые я пережила, как артистка, в этот вечер?

Силы мне изменили, но это я еще заметила пока одна, и мое артистическое чутье говорит мне: «пора».

Простите, что я так много распространяюсь об этом, но вы сами меня избаловали, и я обращаюсь к вам как к друзьям. Благодарю вас за ваше сердечное ко мне отношение, с которым вы всегда встречали меня, и за ваш чудный адрес, весь проникнутый теплом и светом. И да будет этот свет искусства нашим общим и вечным идеалом. Сердечно благодарю вас всех.

М. Ермолова».

Когда прошел ровно год со времени последнего выступления Марии Николаевны в Малом театре – 4 марта 1908 года Ермолова снова появилась перед публикой в пьесе Островского «Без вины виноватые». Это был не спектакль, а сплошной триумф артистки. Когда Ермолова вышла на сцену, весь театр встал, как один человек, и долго не давали ей начать. Аплодисменты, восторженные возгласы… У многих на глазах были слезы. Мария Николаевна сама была бесконечно растрогана и стояла, склонив голову вперед, перед этим длящимся взрывом любви к ней и преклонения публики. Когда она пробовала начать говорить, аплодисменты разгорались с новой силой, как будто присутствующие боялись, что не сумеют в достаточной мере выразить свою радость и свое отношение к Марии Николаевне.

Цветы и венки сопровождали акты. Ленскому не дали продолжать его монолог: после слов Дудукина: «Господа, я предлагаю выпить за здоровье артистки, которая оживила заглохшее, стоячее болото нашей захолустной жизни», публика, забыв всякую театральную этику, долго и восторженно аплодировала; и так повторялось каждый раз, когда слова роли Ленского выражали чувства и мысли публики по отношению к Ермоловой. Казалось, если бы было возможно, люди через рампу бросились бы к своей любимице и выражали бы ей свой восторг. Монолог Дудукина был точно нарочно написан для этого спектакля:

«Будем же благодарны избранным людям, которые изредка пробуждают нас и напоминают нам о том идеальном мире, о котором мы забыли…» (ремарка у Островского: «браво, браво»). В зале опять взрыв рукоплесканий… Дальше: «Талант и сам по себе дорог, но в соединении с другими качествами, с сердечной добротой, с душевной теплотой – он представляется нам таким явлением, перед которым мы должны преклониться…» Тут уж окончательно публика заглушила Ленского, и он сам, растроганный не меньше театрального зала, смолк и только аплодировал вместе с другими.

После этого триумфального возвращения на сцену положение Марии Николаевны в театре стало спокойнее: слишком жестокий наглядный урок получило «начальство», узнавшее, что такое год без Ермоловой…

Москва стремилась на «Без вины виноватые», каждый раз новым триумфом встречала Марию Николаевну, а она скромно сообщала о себе Федотовой: «Я опять играю, как вам известно, «Без вины виноватые», очень устаю, сил совсем нет, но удовлетворяет одно, что публика с удовольствием смотрит, и плачет, и смеется»[34].

Когда знаешь, как много пришлось перестрадать Ермоловой, особенно ясно понимаешь, насколько изменилось сейчас положение артистов, как высоко поставила их Советская власть, оградив от произвола отдельных личностей, окружив теплой заботой о человеке.

Ермолова узнала и на себе эту заботу – увы, узнала уже под конец своей жизни. Что касается до дирекции, то, когда во главе Малого театра стал А. И. Южин, отношение к ней изменилось, Южин писал ей в ответ на какую-то ее просьбу:

«Раз навсегда: никогда ни о чем меня не просите, – а только всегда приказывайте».

А сколько лишних побед насчитал бы Малый театр, если бы прежняя дирекция так же относилась к молодой Ермоловой, как к стареющей относился Южин!.. Но «нет пророка в отечестве своем», и невольно напрашивается сравнение с тем, как относилась к ней «дирекция» другого театра – Художественного – в лице К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко.