Эригена - [2]

— Высокомерно, — сказал я. — Даже заносчиво. Но при королевских дворах заносчивость в порядке вещей, чему здесь удивляться.

— Люди всегда ненавидят тех, кто показывает, что знает нечто такое, что остальным не по силам. И временами демонстрирует это своё знание. Именно так было с ответом на пресловутую ересь Готшалка из Обре.

— Я поясню, о чём идёт речь, — охотно включился в беседу брат Тегван. — Готшалк, саксонский богослов учил, что существует двоякое предопределение — не только к спасению, но и к погибели — рraedestinatio gemina ad vitam et ad mortem. Проще говоря, чтобы ты не делал, если суждено попасть в ад, ты туда попадёшь. Из этого учения отдельные злые люди легко сделали вывод о бессмысленности спасения души.

— Ересь Готшалка была осуждена на синоде в Майнце в присутствии императора Священной Римской Империи, — сказал Оксомий. — В восемьсот сорок девятом году от явления Господа нашего, если мне не изменяет память, а сам бедолага Готшалк был отправлен на пожизненное заключение в монастырь в Реймсской епархии. Но идея оказалась более живучей, чем её создатель. Франкские королевства раздирают междоусобицы, изначальная предопределённость к злу давала повод для бесчинств разного рода бунтовщикам и просто откровенным душегубам. Поэтому спустя восемь лет после осуждения Готшалка королём Карлом Лысым было принято решение, чтобы самый учёный муж континента написал обоснованное опровержение. Эригена написал, так и назвал свой трактат «О божественном предопределении» и публично, перед королем и высшими иерархами церкви, Его Святейшество представлял архиепископ Реймсский Гинкмар, огласил. Да так оглушительно, что у всех присутствующих на Соборе волосы встали на голове, даже на том месте, где положено быть тонзуре.

— Я не читал этот трактат, — сказал я, — поэтому мне трудно судить.

— Разумеется, что ты не читал, — сказал Оксомий. — Трактат Эригены был публично запрещен и приговорён к сожжению сразу после Поместного Собора в Лангре. До отлучения дело, слава богу, не дошло, Его Святейшество Николай I с уважением относится к учёным, но вид у Иоанна Скотта в те дни был бледный, я участвовал в заседаниях Собора и хорошо запомнил его растерянное лицо.

— Так всегда бывает, когда философа просят вмешаться в мирские дела, — сказал брат Тегван. — Труд Учителя «О божественном предопределении» куда глубже и значительнее, чем даёт его поверхностное чтение. Его нужно читать медленно, по крупицам внимать знание, также как древние эллины смаковали доброе ионийское вино. Я помню многие отрывки наизусть, могу почитать тебе, брат Эльфрик.

— Это плохо, что ты помнишь, — сказал Оксомий. — Не к лицу уважаемому бенедиктинцу цитировать запрещенные Святым Престолом книги. Впрочем, это не моя компетенция, пусть станет заботой нового настоятеля твоего монастыря. Вкратце, если отбросить в сторону песок силлогических построений, которыми изобилует трактат Эригены, за что его совершенно справедливо Его Святейшество Николай I назвал «шотландской кашей», думая, что Иоанн Скотт происходит из тех диких краев, говорит о следующем: «Бог прост, его множественность кажущаяся только в человеческом восприятии. Бог знает и творит из самого себя, он есть благо и жизнь и предопределяет только к благу и к жизни. Зло есть лишь умаление добра и произрастает в каждой конкретной душе без вмешательства бога. Поэтому у Господа нет нужды создавать ад и вечные муки, преисподняя находится не где-то там, а в нас самих». Эригена так и произнёс на Соборе эти страшные слова — Божественный Мрак в нас самих, и тишина такая повисла в зале капитула, словно конец мира уже наступил.

— Никто не ведает помыслов Его, — сказал брат Тегван.

— Разумеется, — буркнул Оксомий. — И никто не видел лика Его. Не оскверняйте повторением банальностей столь учёные стены, брат Тегван. Но заявить во всеуслышание, что, в конце концов, нас всех, тех, кто печётся о спасении души, о свершении добрых дел, о порядке и мире, тех, кто молится за себя и своих близких, ждёт не чистилище и страшный суд, который определит место души в потустороннем мире, а равнодушная чернота, безликая, безмолвная, презрительная в своем неведении к морали и категориям нравственности, это чересчур даже для теоретика-грамматика. Это похуже, чем Готшалковская ересь или Ариановское учение, отрицавшее Святую Троицу.

— Что было потом? — спросил я. — После осуждения на Соборе?

— Король Карл Лысый решительный человек, — сказал Оксомий. — Он не позволил устроить публичную расправу над Эригеной, хотя архиепископ Гинкмар и многие другие епископы настаивали. Он покаялся, что называется, в узком кругу. Он занялся переводами с греческого, сначала «Небесной Иерархии»[10] Ареопагита, потом «Ambigua»[11] Максима Исповедника. Эта деятельность упрочила его славу великого учёного. Как ты несомненно знаешь, святой Дионисий Ареопагит, обращённый апостолом Павлом, является первым отцом церкви после учеников Христа. Франки полагают его своим небесным покровителем. Когда в восемьсот двадцать седьмом году от явления Господа базилевс[12] Михаил Шепелявый подарил отцу Карла, Людовику Благочестивому, кодекс произведений Ареопагита, тогдашний настоятель аббатства Сен-Дени Гилдуин перевёл «Небесную иерархию» на латынь. Перевод был неудачный, страдал множеством неточностей, Карл поручил Иоанну Скотту сделать новый.