Эра дракона - [11]

Северо-Восточный Китай в полосе КВЖД стал быстро заселяться русскими. Харбин стал «столицей» русского Китая. «В 1899 г. в Харбине жили около 14 тыс. выходцев из Российской империи…

По итогам первой в истории Харбина переписи, проведенной 15 марта 1903 г., население полосы отчуждения Харбина составило 44 576 человек… Из них русских поданных было 15 579, китайских поданных — 28 338…К этому времени в районе Порт-Артура — Дальнего было свыше 17 тысяч русских, а всего в Маньчжурии их жило около 83 тысяч»[86].

Харбин был почти типичным русским городом. Хотя и не в самом центре Поднебесной, но и не в глухом ее углу.

Там были свои, подчиняющиеся России, вооруженные силы. У некоторых ретивых россиян даже появились планы присоединения к России если не всей Маньчжурии, то ее северной части. Реально такие планы на государственном уровне не разрабатывались, но первый шаг был уже сделан — об этих планах стали говорить.

Соперники по подчинению Китая стали ревновать Китай к России. Так возникло первое русско-японское противоречие, которое вскоре было дополнено значительным усилением влияния России в Корее. Японское же влияние было несколько сокращено. Корейцы быстро сообразили, что русские не особенно заинтересованы в усилении Японии на Корейском полуострове. Дело в том, что российская база в Порт-Артуре была отделена Кореей от российского Приморья. И казалось, что для «выравнивания» положения России нужна уже не только Маньчжурия, но и Корея.

Корейцы решили использовать это обстоятельство для защиты своей независимости от Японии.

Важные события между тем происходили и в Китае. Прежде всего, страна превращалась в полуколонию сразу нескольких чужеземных стран, которые боролись друг с другом.

Некоторые считали, что Китай существовал скорее как географическое понятие. «Такого Китая, дезорганизованного и деморализованного, боятся было бы странно…»[87]

«Формы подчинения Китая, практиковавшиеся в тот период капиталистическими державами, были своеобразны. Это были так называемые «аренды» территорий и «разрешений» на строительство железных дорог. В 1896 г. «железнодорожная лихорадка» обострилась до предела. Европейские державы ведут ожесточенную борьбу за захват концессий на постройку железных дорог»[88].

Несколько опоздав к разделу мира, Соединенные Штаты наверстывали упущенное, проводя при этом уже тогда свой вариант колониализма. «В июне 1898 года Госдепартамент предпринял первое в его практике специальное исследование «китайского вопроса», которое легло в основу разработки одной из базовых доктрин внешней политики США — доктрины «открытых дверей»[89].

В энциклопедии можно прочитать: «Открытых дверей» доктрина, выдвинута в нотах (1899) государственного секретаря США Дж. Хея (J. Нау) правительствам ряда европейских государств и Японии. Заявляла о стремлении коммерческих организаций США сохранить «открытые двери» в Китае, в т. ч. в «сферах влияния» других держав. Доктрина «открытых дверей» применялась США и в других странах»[90].

США уже тогда нарабатывали опыт неоколониализма. Именно для этого им нужна была эта доктрина, которая «применялась монополиями США и в других странах как средство вытеснения конкурентов, орудие колониальной политики»[91].

«Доктрина «открытых дверей», по оценке видного американского историка Уильяма Уильямса, представляла собой дальновидный «стратегический ход» американской дипломатии. Действительно, провозглашая себя «защитником» равенства и одинаковых возможностей, Вашингтон умело использовал экономические преимущества США, ломая преграды на пути экспансии в Китай, да и не только в Китай.

Доктрина Хэя, оправдывавшая американскую «мирную» экспансию, была удобна и тем, что подкрепляла также миф о миролюбии США. Она позволяла говорить о «равенстве», якобы свойственном американскому обществу и проецируемом вовне в качестве доброй основы международных отношений»[92].

Американцы также демонстративно отказались от своей доли «боксерской контрибуции» и широко рекламировали «8 пунктов» президента Вильсона[93].

Но это с одной стороны. А в Китае, с другой стороны стало возрастать национальное сознание китайского народа, его недовольство засильем иностранцев.

«Европейские империалистические государства не только захватывали китайские порты и требовали концессии на строительство железных дорог, разработку полезных ископаемых и т. д. Они хотели духовно покорить китайский народ.

В Китай с середины XIX века устремились тысячи христианских проповедников, большинство их составляли католики. И это были не тихие пастыри, проповедующие добро и справедливость. Миссионеры относились к китайским чиновникам и высшей знати как к дикарям»[94].

«Миссионеры-европейцы, тщетно пытавшиеся обратить поданных Срединного государства в свою веру, неизменно констатировали, что китайцы, по существу своему, безбожники, но одновременно беспредельно суеверные люди, испытывающие поистине панический страх перед всякого рода дурными поверьями, приметами, предначертаниями, слухами»[95].

Тем не менее под некоторое влияние христианских проповедников попало немало китайцев. Одни принимали христианство полностью, другие воспринимали его частично. Во многом под влиянием христианства находилось руководство восстания тайпинов.