Эпоха сериалов. Как шедевры малого экрана изменили наш мир - [187]
Рус. пер. («Непонятливому критику») см. в: Марина Бородицкая. Артур Дойль. Стихи. Публикация и комментарии Д. Дубшина // Иностранная литература. 2008. № 1. http://magazines.russ.rU/inostran/2008/1/do5-pr.html#_ftn4
На что два дня спустя Джонс отозвался уже собственным стихотворением в «ShortList» (https://www.shortlist.com/entertainment/tv/read-mark-gatiss-ralph-jones-poem-sherlock-bond-letter/71664), где он в том числе предлагает Гейтиссу расшифровать закодированное в стихах послание – акростих, читаемый по вторым буквам каждой строчки: «I would happily do this for months!» («Я был бы счастлив продолжать [эту переписку] месяцами!»). Видимо, столь продолжительное поэтическое состязание в планы Гейтисса не входило – во всяком случае, чем закончилась эта история, нам неизвестно.
>98 Лакан – перефразируя Фрейда, который в «Тотеме и табу» говорит о том, что истерию можно рассматривать как пародию на искусство, обсессивный невроз – как пародию на религию, а паранойю – как пародию на философский дискурс, выводит из философского дискурса научный, подчеркивая тем самым его сходство с паранойей (см., напр.: Семинары: кн. 7. С. 168–171).
Эпилог
– Нигде так не нужна дедукция, как в религии. <…>. Логик может поднять ее до уровня точной науки. Мне кажется, что своей верой в Божественное провидение мы обязаны цветам. Все остальное – наши способности, наши желания, наша пища – необходимо нам в первую очередь для существования. Но роза дана нам сверх всего. Запах и цвет розы украшают жизнь, а не являются условием ее существования. Только Божественное провидение может быть источником прекрасного. Вот почему я и говорю: пока есть цветы, человек может надеяться.
Этот небольшой монолог Шерлок Холмс произносит в рассказе «Морской договор»>1 (The Adventure of the Naval Treaty, 1894), к довольно-таки раздраженному недоумению своих клиентов, которые ждут от знаменитого сыщика вовсе не отвлеченных разглагольствований, а скорейшего разрешения загадки. Здесь проявляется другая сторона Холмса – артиста, эстета, любующегося «прелестной розой», «тончайшими оттенками розового и зеленого», и даже, пожалуй, Холмса-мистика, и, хотя он и остается как будто бы все еще на почве логики и рацио, свой дедуктивный метод он парадоксальным образом предлагает применить к области иррационального, недоказуемого. «Роза дана нам сверх всего» – и в ней мы легко опознаем агальмический объект, «запах и цвет», нечто бесполезное и неуловимое, но тем не менее выступающее в качестве причины нашего желания, нашего существования в качестве субъекта.
Софи Маррэ-Мальваль в уже упоминавшейся работе «Бессознательное у истоков современного мифа: основополагающие мифы англосаксонской фантастической литературы»>2 задается вопросом о том, как то или иное произведение становится «современным мифом» (таким, как мифы о Франкенштейне, Джекиле и Хайде, Дракуле). Почему, например, мифом – и родоначальником всех последующих фантазий о вампирах – стал «Дракула» Брэма Стокера, а не роман Шеридана Ле Фаню «Кармилла», написанный на 26 лет раньше? Опираясь на 17-й семинар Лакана «Изнанка психоанализа», она выделяет три условия, которым должен удовлетворять современный миф: миф содержит в себе бессознательное знание – его истина затрагивает Реальное наслаждения; миф транслирует знание о субъекте бессознательного (т. е. о субъекте расщепленном, подлежащем закону кастрации) в противоположность дискурсу науки; в мифе сохраняется вера в существование Другого>3.
«Дракула» (1897) и Шерлок Холмс (впервые читатели знакомятся с ним в 1887 г.) созданы в эпоху триумфального шествия прогрессивной позитивистской науки и сами являются ее плодом. Наука претендует на то, чтобы полностью исчислить, измерить, рационализировать Реальное; но Дракула занимает место объекта тревоги, обозначающего границы рационального знания. Всемогущее и загадочное наслаждение Другого, воплощенное в фигуре трансильванского графа, вторгается там, где обнаруживается нехватка нехватки, отделяющей субъекта от Реального>4.
Чтобы заклясть чудовище, нужно вновь обрести для себя истину кастрации, расщепленности субъекта: кастрация, символический закон, кладет предел власти вампира, фрейдовского отца Орды. Эдип, разгадавший загадку Сфинги, мнит себя неуязвимым, всеведущим сыном Судьбы, но, говорит Лакан в 17-м семинаре>5, тревожный объект возвращается в виде чумы, терзающей город, и царю, невольно расследующему собственное «дело», придется столкнуться с этим объектом – истиной о себе. Франкенштейн встретится с объектом своей тревоги – Созданием, страшным продуктом науки, и узнает истину о своей кастрации.
В «Кармилле», полагает С. Маррэ-Мальваль, знание о бессознательном затушевано, размыто: вампиризм рационализируется, объясняется естественными причинами, вписан в границы научного дискурса, а истина тревожного объекта благополучно замаскирована морализмом. В то время как в «Дракуле» (где, помимо прочего, в повествование ярко вплетена тема безумия в лице гротескного и впечатляющего персонажа – Ренфилда, пациента лечебницы для душевнобольных, который поклоняется Дракуле) истина о субъекте бессознательного, о Реальном наслаждения затронута напрямую, и это «придает роману силу мифа»
Современная наука знает множество примеров сосуществования и взаимовлияния гуманитарных и естественных дисциплин. В сферу интересов гуманитариев все чаще попадают области, связанные с бытовыми сторонами человеческой деятельности, среди которых прежде всего — судебное право, медицина, психология, культура повседневности, образование. Объединение методик гуманитарных и естественных наук породило ряд междисциплинарных интеллектуальных течений, среди которых особенно выделяется literature and medicine.Предмет настоящей статьи — обзор исследований LM.
Постмодернизм отождествляют с современностью и пытаются с ним расстаться, благословляют его и проклинают. Но без постмодерна как состояния культуры невозможно представить себе ни одно явление современности. Александр Викторович Марков предлагает рассматривать постмодерн как школу критического мышления и одновременно как необходимый этап взаимодействия университетской учености и массовой культуры. В курсе лекций постмодернизм не сводится ни к идеологиям, ни к литературному стилю, но изучается как эпоха со своими открытиями и возможностями.
Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.
Мемуары русского художника, мастера городского пейзажа, участника творческого объединения «Мир искусства», художественного критика.
В книге рассказывается об интересных особенностях монументального декора на фасадах жилых и общественных зданий в Петербурге, Хельсинки и Риге. Автор привлекает широкий культурологический материал, позволяющий глубже окунуться в эпоху модерна. Издание предназначено как для специалистов-искусствоведов, так и для широкого круга читателей.
Средневековье — эпоха контрастов, противоречий и больших перемен. Но что думали и как чувствовали люди, жившие в те времена? Чем были для них любовь, нежность, сексуальность? Неужели наше отношение к интимной стороне жизни так уж отличается от средневекового? Книга «Любовь и секс в Средние века» дает нам возможность отправиться в путешествие по этому историческому периоду, полному поразительных крайностей. Картина, нарисованная немецким историком Александром Бальхаусом, позволяет взглянуть на личную жизнь европейцев 500-1500 гг.
В каждой эпохе среди правителей и простых людей всегда попадались провокаторы и подлецы – те, кто нарушал правила и показывал людям дурной пример. И, по мнению автора, именно их поведение дает ключ к пониманию того, как функционирует наше общество. Эта книга – блестящее и увлекательное исследование мира эпохи Тюдоров и Стюартов, в котором вы найдете ответы на самые неожиданные вопросы: Как подобрать идеальное оскорбление, чтобы создать проблемы себе и окружающим? Почему цитирование Шекспира может оказаться не только неуместным, но и совершенно неприемлемым? Как оттолкнуть от себя человека, просто показав ему изнанку своей шляпы? Какие способы издевательств над проповедником, солдатом или просто соседом окажутся самыми лучшими? Окунитесь в дерзкий мир Елизаветинской Англии!
Когда мы говорим о кино, мы прежде всего обращаем внимание на художественную его наполненность, на мастерство актеров, на режиссерские решения, сценарные изыски и качество операторской работы. Выдающиеся картины (актеры, режиссеры и проч.) получают премии, утверждающие и подтверждающие их художественную ценность, и в этом ключе потребитель, усредненный массовый зритель, и мыслит о кино. Однако в обществе победившего и доминирующего капитализма на второй план отходят рассуждения о продукте кинопроизводства как о товаре, а о самом кинематографе – как об индустрии товарного фетишизма, в которой значение имеют совершенно иные показатели и характеристики, которые определяет и направляет вполне видимая рука капитализма…
Не так давно телевизионные сериалы в иерархии художественных ценностей занимали низшее положение: их просмотр был всего лишь способом убить время. Сегодня «качественное телевидение», совершив титанический скачок, стало значимым феноменом актуальной культуры. Современные сериалы – от ромкома до хоррора – создают собственное информационное поле и обрастают фанатской базой, которой может похвастать не всякая кинофраншиза. Самые любопытные продукты новейшего «малого экрана» анализирует философ и культуролог Александр Павлов, стремясь исследовать эстетические и социально-философские следствия «сериального взрыва» и понять, какие сериалы накрепко осядут в нашем сознании и повлияют на облик культуры в будущем. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.