Эпоха невинности - [90]

— А мадам Оленская? Когда я смогу ее увидеть? — спросил он вместо этого.

Старая дама снова закудахтала, игриво прищурившись:

— Не сегодня… Не все сразу. Мадам Оленской сейчас здесь нет.

Он покраснел от досады, и, увидев это, старуха милостиво объяснила:

— Мое дитя покинуло меня ненадолго — она отправилась в моей карете навестить Регину Бофорт уже второй раз!

Она выдержала паузу, чтобы сообщение возымело эффект, и продолжала:

— Вот как она мной крутит. На следующий день после приезда она нацепила свою лучшую шляпку и спокойно сообщила мне, что собирается навестить Регину. «Я не знаю такой, кто это?» — спросила я. «Это ваша внучатая племянница и просто несчастная женщина», — ответила Эллен. «Она жена негодяя», — сказала я. «Что ж, — говорит моя птичка, — я тоже, а все мои родственники требуют, чтобы я вернулась к нему». На это я не нашлась что ответить, и я отпустила ее. В конце концов, Регина — храбрая женщина, и Эллен тоже. А я всегда ценила смелость превыше всего.

Крошечная рука все еще лежала на руке Арчера. Он наклонился и прижал ее к своим губам.

— Ну-ну! Хотела бы я знать, чью руку вы воображаете на месте моей? Надеюсь, руку жены? — И старая дама вновь разразилась своим дразнящим кудахтающим смехом.

Арчер встал и направился к двери, и она крикнула ему вслед:

— Передайте ей мой привет, но будет лучше, если вы ничего не скажете ей о нашем уговоре.

Глава 13

Арчер был ошеломлен новостями, которые он узнал от старой Кэтрин. Было вполне естественно, что Оленская сразу откликнулась на зов бабушки и приехала из Вашингтона, но решение остаться под ее крышей — особенно теперь, когда миссис Минготт уже почти оправилась от удара, — не поддавалось столь же легкому объяснению.

Арчер был убежден, что не перемены в финансовом положении Оленской повлияли на ее решение. Он, впрочем, знал точную цифру содержания, назначенного ее мужем при их раздельном проживании, — без дополнительных бабушкиных вливаний его едва хватало на жизнь, во всяком случае в том смысле, который вкладывали в это понятие Минготты. Теперь же, когда Медора Мэнсон, которая жила с Эллен, разорилась, эти гроши разве что спасали от голода. И все же Арчер был совершенно уверен, что не эти соображения повлияли на решение Оленской остаться у бабушки.

Ее отличала небрежная щедрость и порывистая излишняя расточительность, свойственная людям, которые привыкли к большим деньгам, но абсолютно равнодушны к ним. Она могла спокойно обходиться без множества вещей, наличие которых ее родственники, к примеру миссис Лавел Минготт или миссис Уэлланд, считали непреложным условием «достойного существования». Их поражало и равнодушие Оленской к роскоши, в которой она знала толк. Кроме того, прошло уже несколько месяцев с тех пор, как ей было урезано содержание, и за это время она не предприняла ни малейшей попытки переубедить бабушку. Стало быть, если она и приняла это решение, то по совершенно другой причине.

Ему не нужно было долго искать эту причину. На пути с парома она сказала ему, что они должны расстаться; но сказала это, спрятав лицо у него на груди. Он знал, что за этими словами не было никакого просчитанного кокетства. Оба они — и он и она — пытались бороться с судьбой, в отчаянии цепляясь за решимость не обманывать тех людей, которые им доверяют.

Но с тех пор, как он привез ее в Нью-Йорк, прошло десять дней. По его молчанию, по тому, что он не пытался увидеть ее, она могла догадаться, что он обдумывает решительный шаг — шаг, после которого уже нет возврата. Может быть, она испугалась собственной слабости и решила, что в этих обстоятельствах лучше пойти на обычный для таких случаев компромисс?

Часом раньше, когда он звонил в дверь старой Кэтрин, ему была совершенно ясна вся его последующая жизнь. Он намеревался переговорить с О ленской наедине, а если это не удастся, как-нибудь узнать у бабушки, когда и каким поездом она возвращается в Вашингтон. Он присоединится к ней, и они поедут вдвоем в Вашингтон — или дальше, туда, куда она захочет. Его собственное воображение не исключало и Японию. Во всяком случае, она должна была понять: куда бы она ни отправилась, он будет рядом с ней. Мэй он оставит письмо, после чего будут сожжены все мосты.

Он воображал, что нервничает только от нетерпения поскорее совершить все это, — но первое, что он испытал, услышав о том, что все изменилось, было чувство облегчения. Однако теперь, идя пешком домой от миссис Минготт, он обдумывал будущее, и путь, что лежал перед ним теперь, стал вызывать у него все большую неприязнь. В нем не было ничего не известного Арчеру, но, когда он пускался по нему ранее, он был свободным человеком, который ни перед кем не отчитывается в своих поступках, и он мог с головой погрузиться в любовную игру, полную предосторожностей, увиливаний, маскировок и уступок, которых требовала эта принятая на себя роль. Вся эта процедура называлась «защита женской чести», и лучшие образцы литературы вместе с послеобеденными мужскими беседами давно просветили его насчет всего этого до мельчайших подробностей.

Но теперь его положение было иным — он был женат, и его роль приобретала другую окраску. Ему предстояло играть то, что он наблюдал когда-то со стороны со скрытым самодовольством — роль, которую разыгрывала миссис Торли Рашуорт перед любящим и доверчивым мужем. Она была полна лжи — улыбчивой, льстивой, осторожной, никогда не прекращающейся лжи. Ложь днем, ложь ночью, ложь в каждом касании и в каждом взгляде; ложь в ласке и ложь в ссорах; ложь в каждом слове и даже молчании…