Эпоха добродетелей. После советской морали - [68]

, в отсутствие общей системы высших ценностей295. Существует плохо отрефлексированный общественный запрос на изменение субъектов коллективной ценностно-институциональной регуляции, когда вместо их большой иерархии остались лишь сильные низовые социальные связи (семья, трудовой коллектив, соседи и т. п.). В подобной ситуации наблюдаемый рост индивидуализма оказывается во многом вынужденным механизмом, который обнаруживает невозможность институционального доверия и опоры на устойчивые коллективные структуры, в том числе государство, переставшее гарантировать фундаментальные идеологические константы совместного бытия людей. Увеличение разнообразия моделей поведения, социальных норм и идентичностей, видов взаимодействия и практик не ведет к расширению доступных возможностей, но предстает способом необходимой индивидуальной адаптации граждан к новому социальному порядку. В результате продолжают господствовать локальные ценности добродетели в виде конкурентного индивидуализма, реализуемого внутри корпоративно-сословных сообществ. Соответственно, под социальными инновациями часто скрываются архаичные практики выживания разнообразных отходников и промысловиков, поставленные на обновленную технологическую основу. А дефицит универсальных ценностей подтверждает специфический рентно-сословный характер современного российского общества, которое так и не выработало моральной альтернативы интересам ключевых социальных групп, пришедших к власти в ходе криминальной революции296. Социальные группы перестают взаимодействовать друг с другом в универсальных публичных пространствах, поддерживаемых государством, и иметь общие цели, определяемые официальным дискурсом. Распад советского общества позволяет не видеть и не слышать другие группы, сословия, корпорации, даже находясь в одном городском пространстве; отграничиваться множеством локальных правил и социальных кодов; топологически выстраивать свои коммуникации как непересекающиеся или предельно опосредованные. Общество приобретает все больше белых пятен, которые не позволяют увидеть релевантную общую картину с каких-либо групповых позиций, надежно перекрытых групповой моралью и корпоративными интересами, которые обретают статус референтных, легитимных и достаточных для их участников в новом пространстве социальной дифференциации.

В заключение отметим, что фактически в 1990-х и отчасти в 2000-х годах большая часть общества не испытывала катастрофического морального дискомфорта по поводу отсутствия общезначимых ценностей, выходящих за пределы этики добродетели. После крушения двухуровневой советской морали общество аварийно переключилось на регуляцию периферийными и вспомогательными ценностями, что и закрепилось как новая рабочая норма. Некоторый дискомфорт по этому поводу ощущала власть, так как поначалу сверху звучали пожелания сформулировать что-то вроде национальной идеи, общенациональной системы ценностей, которая должна была появиться естественным путем. В любом случае национальная идея рассматривалась как отечественный инвариант идеи либеральной, демократической, западной – словом, универсальной. Однако с течением времени, ввиду объективно складывающихся реалий неосословного общества, присущие ему ценностная приземленность и сословно-корпоративная ограниченность на уровне идеологии привели к фактическому отказу от этой претензии. Политический порядок 2000–2010 годов был вынужден дистанцироваться от провозглашенных в 1990-х годах универсальных либеральных ценностных начал и оснований.

Стало очевидно, что поиск новыми элитами системы одновременно альтернативных либеральным и советским общих ценностей зашел в тупик, став факультативным занятием или старинной национальной забавой, по выражению одного из президентских посланий (2007) В. Путина. И даже когда потребность в консолидации общества вокруг общих ценностей актуализируется по какому-то поводу, ее пытаются удовлетворить путем выдачи за универсальные ценности каких-то разновидностей ценностей локальных: от православия – в той мере, в какой оно отождествляется с культурой и традицией, – до семейных, традиционных ценностей и патриотизма. Не демонстрируют успеха и последовательные попытки политических элит симулировать верхний ярус в иерархии постсоветской морали, имитируя форму внешнего морального дискурса от имени РПЦ. Последняя слишком ангажирована в публичном пространстве и вызывает множество вопросов относительно применения двойных стандартов в моральных оценках современных жизненно-политических реалий. Таким образом, религиозные институты и основные российские конфессии технологически используются Кремлем для легитимации политического режима, не имея значимой институциональной и моральной автономии297.

На этом фоне настойчивые попытки легитимации советским превращаются в символическое присвоение высших достижений СССР, сопровождаемое тщательным изъятием и замалчиванием идеологических ценностей, лежащих в основе этих достижений. Последнее неудивительно: советские ценности большого общества прямо противоречат доминирующей рентно-сословной модели. Формирование действительно новых ценностей