Эпоха добродетелей. После советской морали - [28]
Во что это вылилось на практике? При формализации и ритуализации идеологических аспектов советского строя возросла роль остающихся актуальными различных добродетелей. Добродетель есть всегда нечто интуитивно понятное; ее релевантность проверяется в повседневной деятельности на практике. Что бы там ни происходило на верхнем этаже советской моральной пирамиды, участие в социальных практиках и институтах продолжало требовать разного рода добродетелей. Внимание к ним растет, и это именно их со все возрастающим интересом начинают обсуждать, принимать, отвергать, игнорировать и т. д. Дружба, любовь, верность, честь, творческое самосовершенствование, стремление к прекрасному, тяга к познанию, преодоление себя, романтика участия в делах великих или не очень, но непременно увлекательных и интересных и многое другое – связанная со всем этим морально-нравственная проблематика оставалась востребованной и актуальной помимо всяческой идеологии.
Тем не менее нельзя сказать, что идеология утратила к данной области морали всякое отношение. Нет. Поскольку идеология превратилась в «авторитетное слово», к которому необходимо было отсылать все прочие слова, так и происходило. Идеология как система универсальных ценностей, как мы указывали выше, продолжала указывать инвариантам этики добродетели ее место. В ситуации, когда последние являлись подчиненными элементами универсальной этической системы (выполняя для нее роль лезвия меча, тогда как роль рукояти выполняет универсальная система ценностей), на добродетели закономерно падал отблеск этой универсальности, что привело к некоторой переоценке ее значимости. Поясним подробнее, что мы здесь имеем в виду.
Не все, но многие добродетели – особенно это касается так называемой героической этики или же верности внутренним нормам всякого рода локальных или корпоративных общностей – с точки зрения приверженцев любой универсальной системы ценностей не являют собой ничего выдающегося в моральном плане. Мужество, храбрость, военная доблесть, снисходительное отношение к поверженному врагу, верность своей стране, городу, гильдии, тяга к познанию или прекрасному и т. д. – все это начинает выглядеть «блестящими пороками», как только возникает вопрос: зачем? Ради чего все это? И даже исходя из здравого смысла мы осознаем разницу между храбрым солдатом, воюющим в банде наемников, и таким же храбрецом, защищающим свою страну от внешнего врага; между искусным врачом, оказывающим помощь исключительно ради заработка, и столь же искусным – лечащим бесплатно из соображений гуманности и милосердия. Тем не менее мы не можем сказать, что в первом случае солдат и врач обделены приличествующими им добродетелями, а во втором – нет. В обоих примерах они выполняют свои социальные роли. Если какие-то из добродетелей с течением времени обретают ореол безусловной ценности, то это происходит потому, что обладание ими давно уже ассоциируется с более высокими ценностями и вытекающими из них практиками, нежели те, с какими они связаны сами по себе. Широко известным примером является «рыцарское» поведение, подразумевающее, помимо традиционных воинских доблестей, также и ряд моральных ограничений и требований вроде помощи униженным и оскорбленным, обязательной защиты справедливости и т. д. Между тем такое истолкование добродетели воинского сословия приобрели в длительном процессе христианского «перевоспитания» предшественников средневекового рыцарства. Сходным образом трудолюбие в ряду многих буржуазных добродетелей приобретает исключительную моральную ценность потому, что поднимается на пьедестал протестантизмом, а затем «светскими религиями» Нового времени – либерализмом и социализмом. В обоих случаях, как видим, добродетели начинают светить отраженным светом – будь то свет христианского спасения души или же свет трансцендентного будущего, в котором завершится человеческая предыстория и начнется, как полагал Маркс, истинная история человечества.
Очевидно, что в позднем СССР со многими добродетелями дело обстояло примерно таким же образом. Героические добродетели изначально непосредственно ассоциировались с такими безусловно высокими целями, как защита дела мирового коммунизма во время революции и Гражданской войны. В конце концов коммунистический проект был проектом квазирелигиозным, призывавшим к исправлению несовершенного мира. «Победы большевиков, – пишет по этому поводу В. Шаров, – мы никогда не поймем без разлитой от края и до края страны веры в то, что <…> человек может <…> сам разобрать завалы и начать созидать мир новый <…>, что людей можно воспитать так, что все они будут настоящими гениями. <…> В полное и максимально благоприятное для человека изменение климата <…>. В то, что в грядущих войнах кровь человека проливаться не будет»
