Эпоха добродетелей. После советской морали - [13]
Но хотя такая точка зрения и была популярна, она являлась чрезмерно упрощенной, что и выявилось в практике социалистического морального и культурного строительства. Перефразируя Платона, социалистическое оказалось более «трудным», нежели представлялось вначале. Но предпосылки этой «трудности» лежали в до поры до времени игнорировавшейся неменьшей «трудности» «буржуазного».
В области культуры и морали буржуазное всегда было многосоставным феноменом. Точно так же, как его социальным субъектом были далеко не только одни лавочники и прочие капиталисты, его дух не сводился к погоне за прибылью, а его добродетели – к одному только благоразумию с расчетливостью. Вне зависимости от того, верна или нет теория общественных формаций, очевидно, что каждый новый социальный уклад ни в хозяйственном, ни в культурном смысле не отрицает старого полностью. Скорее он аккумулирует в себе все предшествующие виды общественных отношений – как связанных с угнетением и эксплуатацией, так и связанных с прогрессивными достижениями в области морали и культуры. В этом смысле «буржуазное» является вершиной человеческой «предыстории», то есть, по Марксу, периода, когда развертывание родовой сущности человека неизбежно происходит на фоне и посредством «отчуждающих» общественных отношений.
Поэтому буржуазная культура и мораль по определению не могут быть «чистыми», то есть исключительно «буржуазными». Общеизвестно, что сама буржуазия сознательно и искренне стремится в области культуры и морали подражать другим классам, в первую очередь аристократии, перенимая от нее в том числе и героические добродетели. Как минимум, буржуазные добродетели ведут свое происхождение из гораздо более древних времен, а дух капитализма вырастает из многих корней, светских и религиозных. Но для нас принципиально другое. Выражаясь в терминах Грамши, «буржуазное» является результатом культурной «гегемонии», которая в каждом конкретном случае складывается по-разному. Но что является субъектом этой гегемонии, что находится на ее вершине? Далеко не всегда те культурные и моральные нормы, которые (в идеально-типическом виде) свойственны буржуазии в «чистом виде», оказываются однозначно доминирующими. Специфика собственно буржуазности в области морали заключается скорее в сочетании и интерпретации имеющихся добродетелей, чем в изобретении каких-то новых особенных требований к членам буржуазного общества68. И это сочетание и интерпретация осуществляются в значительной мере искусственным, идеологическим образом, который апеллирует к древним (нерыночным) добродетелям и почти никогда своей конечной целью не ставит пресловутую максимизацию прибыли. Зомбарт в качестве образца буржуа, обуянного капиталистическим духом в чистом виде, приводит Якоба Фуггера, который «хотел наживать, пока может». Фуггер, безусловно, являлся буржуа. Но такими же буржуа были и его родственники, которым он именно в силу своей жизненной установки казался «странным чудаком», равно как и их собратья по классу, которые делали длительные перерывы в своей деятельности, склонялись к образу жизни рантье и вообще не считали погоню за прибылью главным в жизни. Их можно вслед за Зомбартом называть «буржуа старого стиля», который вытесняется буржуа «современным», всецело озабоченным зарабатыванием денег. Но ровно таким же образом поступали и многие современники Зомбарта, а левая критика воспринимала это как явный признак упадка капиталистического духа и принимала за симптом близкого крушения капитализма. И так же ведут себя сейчас многие предприниматели и менеджеры, бросающие свою деятельность на пике успехов и обрывающиеся в дауншифтинг.
Дух капитализма никогда не является обществу открыто, но всегда выдвигает впереди себя посредника: религию, философию, идеологию, которые своими целями провозглашают спасение души, заботу о цивилизации, стремление к инновациям и т. д. Например, если мы признаем, что «дух капитализма» когда-то наиболее адекватно отражала протестантская этика, то, как было неоднократно подмечено, оригинальность протестантизма заключалась не в его ценностном содержании, а, скорее, в интенсивности религиозного чувства и в сознательности, которая побуждала последователей настойчиво этим ценностям следовать на практике. Поэтому если и существовала разница между протестантизмом и иными верованиями, которая дала основание считать именно учение Лютера и Кальвина наиболее комплементарным духу капитализма, то заключалась она не в содержании трудовой этики. Скорее она была обусловлена конкретно-историческим контекстом формирования протестантизма, в котором в силу концентрации социальных, природных, военных и других катаклизмов
