Эпиталама - [25]

Она направилась к огороду. Солнце бросало свои последние слепящие лучи на это открытое пространство.

Старый Жак носил туда-сюда лейки, топая грязными, обутыми на босу ногу сабо. Около грядки с артишоками Берта заметила гвоздики, и ей вспомнилась фраза, однажды произнесенная Альбером: «В пору цветения эти бордюры из белых гвоздик благоухают». Она представила себе Пикодри, лицо Альбера и все то прекрасное утро, потом подумала об их прогулке по дороге, о том, как нежно тогда звучал его голос. Она повторяла про себя понравившиеся ей слова Альбера и медленно и рассеянно, словно в этот момент он шел рядом с ней, срывала редкие гвоздики, еще цветущие среди зеленой травы.

Во время ужина, когда Берта молча и прямо сидела на стуле в свете лампы, она вдруг вспомнила утреннюю выходку Альбера. «И как я могу любить его?» — подумала она, вздрогнув от стыда.

Шаппюи обратил внимание на ее серьезное лицо.

— А Берта становится взрослой девушкой. Скоро надо будет подыскивать ей мужа, — шутливо сказал он, вытирая лоб, всегда покрывавшийся потом во время еды.

— Ну не так уж и скоро, — ответила Берта, улыбаясь.

После ужина она поднялась в свою комнату. Она разделась, не зажигая света, накинула белый пеньюар и села у окна.

При свете звезд, в которых как будто догорал жаркий день, от черных грядок шел аромат цветов и влажной земли. Стрекотание кузнечиков напоминало шум в ушах, как при лихорадке.

Берта сидела с распущенными волосами, потом ей стало жарко от их тяжести и она встала, чтобы заколоть их. Проходя мимо зеркала, она увидела на фоне темной стены свой бледный силуэт и маленький букет белых гвоздик на столе.

«Интересно, что он сейчас делает? — подумала она, снова усаживаясь у окна. — Он сказал, что как-нибудь вечером зайдет в сад». Она стала разглядывать темные заросли. Вдруг в аллее сверкнула маленькая искра, осветив лицо Эдуара, закуривавшего сигару.

«Может быть, он там», — подумала Берта, вспоминая голос Альбера и все то, что она в нем любила.

Облокотившись на подоконник, она свесила вниз одну руку и представила, что он держит ее; эта ночь, которой он тоже, конечно, любовался, сближала их. Берта медленно закатала до плеча рукав пеньюара и посмотрела на свою обнаженную руку, на которой в слабом свете звезд выделялось коричневое родимое пятнышко.

* * *

В тот день они опять шли по тропинке в сторону Сент-Илера, потом пересекли ржаное поле. Они шли очень медленно, как бы размышляя, и внимательно разглядывая срезанную солому, покрытую маленькими белыми скорлупками, которые трещали под ногами. Пронзительный гомон кузнечиков то смолкал, то начинал звучать с новой силой, похожий на звук металлической струны, которая дрожит все сильнее и сильнее.

— Я думаю, что уже скоро, — сказал Альбер. — Мы ждем ответа Ваньеза. Я не могу позволить, чтобы отец уехал один; вы же прекрасно понимаете. Я стараюсь убедить его, что это дело не слишком существенное, но в последнее время он готов беспокоиться из-за любого пустяка. Совершенно ясно, что в этом году мы уже не вернемся.

Они остановились под ореховым деревом.

— Мы ведь не можем расстаться так быстро, правда же? — продолжал Альбер. — Нам так мало удалось поговорить… Я плохо вас знаю… Надо писать друг другу.

И добавил небрежно:

— Попросите Мари-Луизу, чтобы она написала на конвертах ваш адрес, а вы отдадите их мне.

— Мари-Луизу?

— Я говорю Мари-Луизу потому, что она здешняя, и потому, что вы легко ее уговорите. Правда, на конверте будет штемпель Парижа. У вас мама очень проницательная?

— Мама никогда не смотрит письма, которые адресованы мне, даже на конверт.

— Святая доверчивость! Это мне нравится. Да, лучше, чтобы матери оставались в неведении.

VI

Сидя за письменным столом, Альбер открыл старый учебник по праву, чтобы уточнить некоторые детали. Найдя в нем свои старые карандашные пометки, сделанные еще во время учебы, он подумал, что вся эта теория не имеет ничего общего с настоящей жизнью. Приходилось все учить заново.

Он прервал чтение, чтобы ответить на телефонный звонок.

«Я вас плохо слышу», — сказал он, прижимая трубку к уху.

Голос Катрфажа сначала был еле слышен из-за какого-то потрескивания, затем зазвучал отчетливее, словно приблизившись: «Элен написала ему в июле. Я ждал этого. Помните, я говорил вам об этом на Пасху. Простое письмо. В тот же день она быстренько уехала. Я вам все объясню у Эриаров. Удар был ужасный. Ведь он был единственным, кто не знал, что эта женщина обманывала его уже два года».

— Несчастный! — воскликнул Альбер, протягивая руку за документами, которые принес ему Ваньез. — Я как-то написал ему из Нуазика. Он мне не ответил. Теперь я понимаю. Сейчас же еду к нему. Я закончу дела после обеда, — произнес Альбер, кладя руки на стол. — Я еду к Кастанье. Сейчас полодиннадцатого. Я вернусь не раньше чем к обеду. Если отец будет меня спрашивать, скажите, что мне надо было уехать. То, что я уезжаю, никак не нарушает ваших планов?

— Вовсе нет, мой дорогой, — ответил Ваньез, входя в кабинет господина Пакари, где любил находиться, когда не было патрона. — Я приму господина Давио здесь. Это будет более удобно.