Епистинья Степанова - [4]

Семья Рыбалко

Федор и Феодора Рыбалко и девять их детей снялись из села где-то под Мариуполем сразу, всей семьей и поехали неопределенно, без конкретного адреса, вообще на Кубань. Двинулись весной. Тепло, подсохли дороги. По теплу можно не только найти на огромной Кубани подходящее место, но и устроить до холодов кое-какое жилище, и, Бог даст, что-нибудь вырастить на зиму.

Что подтолкнуло к переселению семью Рыбалко: засуха и плохой урожай последнего года, переполненность ли села, семейный ли раздел, после которого мало досталось земли Федору и Феодоре? Наверное, накопилось всего понемногу.

А наугад, без разведки поехали потому, что Кубань не так уж и далеко от южной Украины, от Мариуполя: надо лишь, держась берега Азовского моря, обогнуть его Таганрогский залив, переправиться через Дон, пройти область Войска Донского, и вот она, Кубань, вот они, желанные земли Кубанского казачьего войска.

Но для ленивых волов эти четыреста — пятьсот верст по степи — путь неблизкий, не на одну неделю. Медленно поплыла громоздкая арба по степным дорогам, через хутора, станицы, рыбацкие поселки, сопровождаемая стайкой детей и взрослых, верной собакой.

Южнорусские и южноукраинские степи сто лет назад еще сохраняли свое очарование. Конечно, это уже не были роскошные гоголевские степи времен Тараса Бульбы, заставившие писателя воскликнуть: «Черт вас возьми, степи, как вы хороши!..», когда «вся поверхность земли представлялася зелено-золотым океаном, по которому брызнули миллионы разных цветов» и в высокой траве едва лишь виднелась шапка казака, сидевшего на коне… Степи были уже чеховские: в эти же годы ехал по тем же степям поступать в гимназию Егорушка вместе с дядей и священником Христофором, а точнее — ехал молодой Антон Павлович Чехов. Широченная пыльная дорога, по которой, казалось, ездят сказочные богатыри и великаны, тянулась мимо хуторов, мельниц-ветряков, курганов, полей пшеницы, отар овец, панских экономий, встречались на дороге длинные чумацкие обозы, одиночные брички, арбы.

Степь обживалась. Ушла в прошлое ее дикая красота с травами в рост человека, стадами коз, кабанов, несметными стаями гусей, дроф, уток. Но далеко ей было еще до сегодняшнего сплошного распаханного поля, геометрически расчерченного лесополосами и асфальтированными дорогами.

Федор, сильный, плечистый мужик, шагал рядом с волами, подбадривая их длинной лоснящейся хворостиной, светлая его сорочка со скромной цветной вышивкой пропиталась потом. Как и все остальные, он шел босиком: тепло, дорога ровная, зачем же без толку бить об нее черевики. Густые темные усы на загорелом, небритом лице скрывали плотно сжатые губы, из-под соломенной крестьянской шляпы, бриля, — густой, тяжелый от заботы и огромного затаенного волнения взгляд темно-коричневых глаз. Ну а в общем — обычный крестьянин, хохол, мужик в самой поре, обремененный большой семьей, которая надежно и уверенно чувствует себя за его спиной. Семья-то более-менее спокойна, но каково ему? Оторвать огромное семейство с насиженного места, бросить родину и двинуть в другие края — не шутка для серьезного мужика. Все в нем напряжено, сложные мысли и чувства ни днем, ни ночью не давали покоя.

Но — сильно тянуло в казачий край, тесно было в родном селе.

Вольный казак — вот что давно трогало и прельщало душу, особенно мужчин. А издалека, из русского или украинского села, уставшего от безземелья, поборов, бесправия, такая жизнь виделась особенно привлекательной.

За спиной Федора, своего чоловика, держалась Феодора, жинка, стара, маты большого семейства. В светлой кофточке, сборчатой юбке, белом платочке, она, невысокая, худенькая, — хлопотлива, немножко всполошенна, но надежно смотрит за детьми, ведет дорожное хозяйство, надежна в непростом предприятии.

С другой стороны арбы, тоже подгоняя волов хворостиной, шел Данила, старший сын, лет двадцати, сильный парень, одетый так же, как и отец, но поаккуратней — парубок, жених… Ну а за арбой и около нее — остальные диты, одетые кто как в простенькую одежку: Федоска, Ганна, Макрина, как назвал ее поп, но в семье звали Мариной, Иван, Арина, Одарка, Свиридон и младшая — восьмилетняя Пестя, невысокая, тоненькая, подвижная девочка, к которой невозможно было приложить ее полное имя Епистинья, оно совсем ей не шло, как старушечья одежда ребенку.

Бодро задрав хвост и вывалив язык, бежал Шарик, верно сопровождавший хозяев, гонялся за птицами у дороги, яростно перебрехивался со встречными псами в хуторах и станицах.

Весеннее солнце и степной ветер быстро до черноты сожгли лица, руки, босые ноги. Наладился кочевой быт: на ночевку вставали около рыбацкой избушки на берегу залива, рядом с чабанами, пасущими овец, а чаще просто в степи у дороги, у речки. Разводили костер, Феодора варила кулеш, отпускали попастись стреноженных волов. Море под луной, звезды, ночная душистая степь, утренняя свежесть, восход солнца с птичьим гомоном — все переполняло душу сильными чувствами и было бы ошеломляюще радостно, если бы не тревоги и сомнения.

Арба обогнула свежо сиявший под солнцем Таганрогский залив, переправилась через Дон и другие степные реки, текущие к морю, и, наконец, вышла на широкий шлях, ведущий в глубину кубанских степей. Обожженные солнцем лица теперь оживились: пошли земли, хутора и станицы, где, Бог даст, и им найдется доброе место. Хороша весенняя степь, но и дети, и взрослые устали от бесконечных дорог, от мытарств, от ночевок под небом.