Епистинья Степанова - [6]
Но наши переселенцы не думали о скифах и вряд ли вообще слышали о них, они знали, что едут к казакам.
Ровно за сто лет до семьи Рыбалко в конце восемнадцатого века тем же путем, из-за Буга, обогнув Азовское море и его Таганрогский залив, пришли в эти пустовавшие тогда земли бывшие запорожские казаки, гнездо которых, Запорожскую Сечь, разорила Екатерина Вторая. Многотысячное колоритное казацкое войско с семьями, оружием, скотом, на арбах и повозках, запряженных быками и конями, верхом, с шумом, громом, песнями пропылило через места, где стояло село с предками Рыбалко, закрутило могучий народный водоворот, куда сто лет спустя втянуло и нашу арбу с семьей.
Примерно в это же время, может, двумя-тремя годами пораньше семьи Рыбалко, двинулась из села Снитского Курской губернии семья русских крестьян-переселенцев Степановых.
Чем же так сладок был для крестьян казачий край?
Вот как, например, уговаривает один молодой воронежский мужик другого идти к казакам на заработки в романе Александра Эртеля «Гарденины», написанном именно в те годы, когда переселялись Рыбалко и Степановы:
«Из нашей деревни трое идут, из Прокуровки — двое, один боровский обещался… Коли ты соберешься, вот нас и артель, елова голова. Эй, собирайся, Андронка. Места — рай, умирать не захочешь… Вот пойдем — все Русь, все Русь… А там хохлы попрут, что ни яр — слобода, что ни левада — хутор. Сплошной хохол до самого Коротояка. Завалимся, Господи благослови, за хохлов, казак пойдет, эдакие села, станицами прозываются… а там уж гуляй до синего моря: все степь, да ковыль-трава шатается, да камыш шумит на Дону-реке… Ну а как ввалимся в казаки, сейчас я вас на место ставлю… И вот какие дела, братец мой: придет суббота — подставляй подол — прямо тебе казак пригоршнями серебра насыплет… И-их, сторонушка разлюбезная… Харчи ли взять… Понимаешь ли, Веденеич, ржаного хлеба звания не слыхать. Все пирог, все пирог… каша с салом, а ежели масло в сухие дни, так невпроворот масла нальют, окромя того — ветчина, водкой поят которые… Одно слово — казак, в рот ему дышло!..»
Манят Кубань, Дон сытым хлебом, сладкой волей. А все же верно: хорошо там, где нас нет.
Воля-то волей, но казаки смотрят хмуро, говорят жестко и скупо: земли нет. Не ждут здесь семью Рыбалко. Не видно было, чтоб тут жили вольные, счастливые люди, обдавало жаром неприязни. Федор уже знает: на ночлег остановиться в поле, воды набрать в колодце — и то непросто. А не дай Бог, быков ночью упустишь на чужое пастбище — загонят, и следов не найдешь. Земля — казачья, у казаков свои беды и заботы, и он с семьей здесь чужой — вот что сразу почувствовал Федор, и тяжелые думы, не отпуская, иссушали душу. Ночами совсем не спалось. Слушал степные звуки, смотрел на звезды, караулил быков, не доверяя сыновьям.
«Одно слово — казак…» Слово это действительно трогало и трогает заветные, глубокие струны сердца. Мощно и радостно тянется душа к простору, небу, морю, степи, к удалой песне, великой правде, вселенской любви к этому миру и всем людям. «Не разговаривайте. Это степь, это десятый век, это не свобода, а воля…» — говорит Федя в «Живом трупе» Толстого, слушая цыганскую песню.
Удивительное это чувство живет в нашем сердце, заваленное, задавленное бытом, условностями, обязанностями, и вспыхивает вдруг от песни, от искреннего разговора, на природе, в застолье, и, вспыхнув, способно перевернуть всю жизнь. И тогда легко отбросить все надоевшее, будничное, скучное, бросить накопленные богатства, немилые дела и неудержимо кинуться к свежести воли. Родные, сладкие мечты: кочевать с цыганами, плавать по морям и океанам, бродить по неизведанным местам в лесах и горах. Тяга к воле, простору — мощный двигатель переселения и расселения нашего народа на трех континентах…
Но не одним лишь простором, не одной лишь свободой от немилых дел и притеснителей манит воля. Нельзя быть вольным одному человеку. Вольными могут быть только люди. Весь дух и образ их жизни, мировоззрение, общественное устройство основаны на любви, совести, вере в Бога. Вольный человек лишь тогда волен и счастлив, когда вольны и счастливы все рядом живущие. Без знания и понимания этого многое в нашей истории и общественной жизни будет странно и непонятно. Зная же, чувствуя всей душой данные Богом нашему народу, живущие в самом сердце его законы воли, нам легче понять рождение восстаний и революций, страдания и уход Толстого, прозрения Достоевского, нам легче понять желания и действия декабристов — тысяч богатых и знатных господ, желавших отдать свои богатства, знания простым людям, готовых жертвовать во имя этого и высоким положением в обществе, и даже жизнью.
Когда Толстой в последние его дни ушел, «рванул» из дома, душа его потянулась к степному, казачьему краю, он поехал на юг, в сторону Кавказа, к воле казаков.
Казачество — пример смелого практического поиска народом лучшей жизни, поиск не единоличный, эгоистический, а именно народный, общий.
Казаками половцы в XI веке называли свою передовую стражу. В переводе с тюркского казак — удалец, молодец. Русские позже стали называть казаками удальцов, уходивших далеко на юг, в Дикое поле ловить рыбу, охотиться, нападать на поселения кочевников, оставшихся на исторической дороге из Азии в Европу. Могущество кочевников, которые разоряли, грабили, облагали данью Древнюю Русь, уходило в прошлое. После сокрушительного поражения на Куликовом поле они еще делали жестокие набеги на южнорусские города и села, но их уже обессиливали собственные распри, самих теперь постоянно «щипали» казаки, уводили табуны лошадей, скот, отбивали своих пленных.
Один из величайших ученых XX века Николай Вавилов мечтал покончить с голодом в мире, но в 1943 г. сам умер от голода в саратовской тюрьме. Пионер отечественной генетики, неутомимый и неунывающий охотник за растениями, стал жертвой идеологизации сталинской науки. Не пасовавший ни перед научными трудностями, ни перед сложнейшими экспедициями в самые дикие уголки Земли, Николай Вавилов не смог ничего противопоставить напору циничного демагога- конъюнктурщика Трофима Лысенко. Чистка генетиков отбросила отечественную науку на целое поколение назад и нанесла стране огромный вред. Воссоздавая историю того, как величайшая гуманитарная миссия привела Николая Вавилова к голодной смерти, Питер Прингл опирался на недавно открытые архивные документы, личную и официальную переписку, яркие отчеты об экспедициях, ранее не публиковавшиеся семейные письма и дневники, а также воспоминания очевидцев.
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Судьба Рембрандта трагична: художник умер в нищете, потеряв всех своих близких, работы его при жизни не ценились, ученики оставили своего учителя. Но тяжкие испытания не сломили Рембрандта, сила духа его была столь велика, что он мог посмеяться и над своими горестями, и над самой смертью. Он, говоривший в своих картинах о свете, знал, откуда исходит истинный Свет. Автор этой биографии, Пьер Декарг, журналист и культуролог, широко известен в мире искусства. Его перу принадлежат книги о Хальсе, Вермеере, Анри Руссо, Гойе, Пикассо.
Эта книга — наиболее полный свод исторических сведений, связанных с жизнью и деятельностью пророка Мухаммада. Жизнеописание Пророка Мухаммада (сира) является третьим по степени важности (после Корана и хадисов) источником ислама. Книга предназначена для изучающих ислам, верующих мусульман, а также для широкого круга читателей.
Сергея Есенина любят так, как, наверное, никакого другого поэта в мире. Причём всего сразу — и стихи, и его самого как человека. Но если взглянуть на его жизнь и творчество чуть внимательнее, то сразу возникают жёсткие и непримиримые вопросы. Есенин — советский поэт или антисоветский? Христианский поэт или богоборец? Поэт для приблатнённой публики и томных девушек или новатор, воздействующий на мировую поэзию и поныне? Крестьянский поэт или имажинист? Кого он считал главным соперником в поэзии и почему? С кем по-настоящему дружил? Каковы его отношения с большевистскими вождями? Сколько у него детей и от скольких жён? Кого из своих женщин он по-настоящему любил, наконец? Пил ли он или это придумали завистники? А если пил — то кто его спаивал? За что на него заводили уголовные дела? Хулиган ли он был, как сам о себе писал, или жертва обстоятельств? Чем он занимался те полтора года, пока жил за пределами Советской России? И, наконец, самоубийство или убийство? Книга даёт ответы не только на все перечисленные вопросы, но и на множество иных.
Жизнь Алексея Толстого была прежде всего романом. Романом с литературой, с эмиграцией, с властью и, конечно, романом с женщинами. Аристократ по крови, аристократ по жизни, оставшийся графом и в сталинской России, Толстой был актером, сыгравшим не одну, а множество ролей: поэта-символиста, писателя-реалиста, яростного антисоветчика, национал-большевика, патриота, космополита, эгоиста, заботливого мужа, гедониста и эпикурейца, влюбленного в жизнь и ненавидящего смерть. В его судьбе были взлеты и падения, литературные скандалы, пощечины, подлоги, дуэли, заговоры и разоблачения, в ней переплелись свобода и сервилизм, щедрость и жадность, гостеприимство и спесь, аморальность и великодушие.