Эпиграфы к эпилогу - [8]

Потом будет та же пыльная дорога, тот же «пазик», направляющийся теперь уже в город, но впечатление от увиденного не оставит тебя еще много недель. И по прошествии десятилетий, давно уже покинув волшебные края своей юности, ты будешь все чаще вспоминать те мгновения, а приближаясь к окончанию земного пути, станешь просить о милости – в последнюю минуту еще раз пережить тот самый миг невероятного блаженства и свободы.

***

Чувак с гитарой приходил на этот угол двух оживленных улиц каждое утро все семь дней в неделю. В одной руке он нес жесткий кейс, а другой катил за собой тележку с комбиком. Расположившись на складном стульчике, чувак открывал кейс, доставал старенький потрепанный Martin, вставлял «джек» в гнездо, и начинал наигрывать плавную мелодию, тихонько подпевая. С первыми же звуками гитары улица оживала – по проезжей части начинали двигаться машины и автобусы, на тротуарах появлялись пешеходы, открывались лавки и магазины…

Все местные жители были безмерно благодарны чуваку за то, что он сделал для их родного города. Они старались помогать ему кто чем может: бросали мелочь в открытый гитарный кейс, хозяева лавок и ресторанчиков приносили еду и газировку, а вечерами и пивом баловали. Тот принимал все как должное, без тени скромности, только кивал головой и улыбался в знак благодарности, не поднимая взгляда.

Чувака все так и звали – «чувак» – уже почти семьдесят лет, но ни точного возраста, ни имени не знал никто. Однажды появившись в городке, этот седовласый ныне старец за прошедшие годы совершенно изменил его – из грязного, серого и унылого захолустья с напряженными, вечно пьяными и дерущимися жителями, город превратился просто в райское место, где царила доброта и сердечность. И все, что сделал для этого чувак – пел свою бесконечную волшебную песню, первые аккорды которой каждое утро пробуждали город к жизни.

Слов песни было не разобрать, гармония не имела ни начала, ни конца, но круглый год, с раннего утра и до глубокой ночи, семь дней в неделю чувак сидел на своем складном стульчике на перекрестке двух главных улиц городка и делал самую трудную и самую важную работу на свете – учил людей быть людьми.

***

Борт был полон. Самолет уже давно набрал высоту и двигался в своем эшелоне. Погода стояла ясная, облаков почти не было и топографические наблюдения приносили удовольствие тем, кто сидел у иллюминаторов, «у окошка», как принято у нас говорить.

Мальчишка на месте 13А, стоя на коленках в кресле и упершись лбом в стекло иллюминатора, разглядывал ровно нарезанные квадраты полей с перемежающимися пролесками, на домики, казавшиеся игрушечными, которые иногда скрывались из виду от налетевших под крылом самолета облаков. Однообразие пейзажей порой ему надоедало, и он начинал вертеть головой, не отрывая лба от стекла и закрывать поочередно то левый, то правый глаз. Его бабушка, сидевшая в соседнем кресле, время от времени поправляла ноги малыша, так, чтобы обувь не касалась сиденья. Делала она это совершенно автоматически, даже не отрываясь от книги, которую давно хотела прочесть, но домашние дела не давали этого сделать, и вот выпал шанс.

Вдруг мальчишка замер, глядя широко открытыми глазами на крыло самолета, которое закрывало часть обзора и мерно покачивалось. На самом его краю сидел человек, скрестив руки и ноги, улыбался и подмигивал мальчишке. Не отрываясь от стекла, мальчик протянул руку назад, нащупал бабушкин жакет, стал теребить его: «Баб, баб, смотри, смотри!». Бабушка с неудовольствием оторвавшись от чтения, спросила: «Ну, что там такое?» Малыш, продолжая теребить жакет, потянул бабушку к себе и сказал: «Там кто-то есть». Бабушка пододвинулась, нависла поверх малыша и посмотрела в иллюминатор. Там никого не было. «Бог с тобой, что за причуды!» – сказала она и вернулась к чтению.

«Твоя бабушка?» – спросил человек на крыле, и малыш быстро-быстро закивал головой в ответ, ничуть не удивляясь происходящему. Слов он не слышал, конечно же, но все понял, как это умеют делать только дети. «Они меня не видят – сказал человек. – Они слишком взрослые. Хочешь, полетаем вместе?». «Да» – тихо-тихо произнес мальчик. Тогда человек встал на крыле в полный рост, оттолкнулся и сделал несколько пируэтов вокруг крыла, а потом и вокруг фюзеляжа самолета, то появляясь перед взглядом мальчишки, то исчезая, пока вновь не взгромоздился на привычное место. «Нравится?» – спросил он. «Во!» – так же неслышно ответил мальчик, показывая большой палец. «Споем?» – спросил человек на крыле. «А я не знаю твоих песен» – сказал малыш. «Знаешь» – ответил человек, и запел. Мальчишка тихонько подхватил незнакомую песню, и они вместе допели ее до конца.

«Ну, мне пора» – сказал человек, как только закончилась песня. «А ты кто?» – спросил мальчишка. «Ты меня знаешь – ответил странный незнакомец. – Просто начал забывать. Ты сильно не взрослей, а то совсем меня забудешь. О, смотри, сейчас у бабушки очки упадут, поправь». Мальчишка повернулся, подхватил очки, положил их на столик, и повернулся к иллюминатору. Там никого не было.

***

Сбор был назначен в дивном городе, датой значилось первое воскресенье мая, в год, следующий еще за девятью, с того момента, как было объявлено. А объявлено было давно и широко, только дата все время переносилась. На публику говорилось, что каждый раз этому виной были вновь открывшиеся обстоятельства, но в народе поговаривали – видно, те, кто это возвещает, сами уже давно сомневаются, случится ли завещанное когда-нибудь. Но вот дата все-таки назначена, определенная, точная. И вновь поговаривают в народе, мол, отправляют сами не зная куда – от страха только, боятся гнева людского.