Entre dos tierras - [61]

— Открой окно, — жестом показал Хидео.

Стараясь не шуметь, Лин распахнул форточку, и японец невесомо, как лунатик, шагнул с подножки флаера на подоконник, заставив мальчика тихо ахнуть не то от страха, не то от восхищения.

— Ну, привет, — прошептал Хидео, едва прикоснувшись плечом к плечу Лина, что означало у него объятия. — Где твои вещи? Что, так мало? Ну, ладно, тем быстрей мы полетим. Теперь смотри. Расстановка такая…

К тому моменту, как до сознания Линды, увлечённой ночными играми с Рафаэлем, наконец-то дошло, что звуки, которые она слышит — не яростное сопение горячего аргентинца над её ухом, а прогрев движков аэроколяски Лина, было уже поздно. Едва одевшись, Линда бросилась к дверям комнаты сына. Чёрт, куда же она дела ключ?.. А, вот он, в кармане халата.

Не уйдёшь, Лин.

Разгневанной тигрицей скакнув вперёд, Линда едва не выпала наружу, но успела ухватиться за обод колеса, другой рукой крепко вцепившись в трубу отопления, проходящую рядом с оконной рамой. Двигатели взвыли, слегка протащив её по подоконнику, но Лин вовремя успел стабилизировать своё положение и теперь беспомощно завис меж двух миров на высоте пятидесятого этажа.

— Давай, Лин… Убей меня, — обезумев, выкрикнула Линда прямо в бледное лицо сына. В коридоре тяжело топал Рафаэль, из комнаты пахло родным до боли теплом золочёной клетки, а на улице буйствовал ночной ветер, разнося в клочья осенний туман, и время стремительно утекало сквозь пальцы.

Упругая воздушная волна с ароматом сандала, и рядом с Лином оказывается остроносая машина, приветственно мигнувшая зелёными огнями.

— Приношу извинения, Линда-сан, — одним махом выдаёт Хидео, вскидывая тонкую руку в направлении тёмной богини. С кончиков его пальцев срывается короткая голубая искра, и Линда, охнув, отцепляется от коляски и отступает в глубину комнаты.

— Летим!!

Резкий вираж с безумным креном в сторону еле видной в тумане громады Делового центра — и Свобода.

Единственная остановка — на вершине башни Меркурий. Осторожно пересадив Лина на свою машину, Хидео складывает коляску мальчика, убирая её в багажник флаера. Следом летит портативный генератор силового поля, маленький металлический прямоугольник, который спас Лина из цепких когтей Линды.

— Пристегнись и держись за меня, ладно? — запрыгнув вперёд, японец оборачивается к Лину, и в его тёмных глазах отражаются тысячи огней ночного города, транскод наяву.

— Да, — выдыхает Лин и прижимается щекой к тёплому плечу Хидео, затянутому в кожаную куртку. И, когда флаер стрелой взмывает в ночное небо, полное свежего ветра, щека у Лина перестаёт болеть.

* * *

Если что-то хочешь спрятать — положи на видное место. Если прицепилась песня — пропой вслух. Если не можешь избавиться от воспоминаний…

Олеся попыталась расслабиться и вдохнуть полной грудью. В комнате было абсолютно темно, за тяжёлыми гардинами прятались небоскрёбы Делового центра. Пахло сердечными каплями. Взрывная смесь валерьянки, пустырника и индийской смеси — в этом вопросе Олеся была консервативна, хотя давно уже понимала, что пачка таблеток с валерьянкой, даже запитая нехилым количеством энергетика, не приведёт в чувство, и тем более — не выключит память.

Однако прогресс был налицо. Созданная ею программа для шлема психостимуляции успешно глушила мелочи: обжигающие взгляды Алекса, его ехидную улыбку, предвещавшую очередную фразочку из серии «хоть стой, хоть падай», цветные кадры из редких совместных вылазок на природу. Но от того, что лежало глубже этой шелухи, спасения не было.

Олеся поправила датчики, передвинула рычажок на пульте в положение «Record» и откинула одеяло. Идеально откорректированное тело нерожавшей женщины было нагим. О, страшное нарушение всех правил. Но Лисовский, возможно, прав — надо записать самое болезненное, самое сильное воспоминание в условиях, максимально близких к тем, что были в ту ночь… И тогда к нему можно будет подобрать код отмены. Код, который, наконец, сотрёт тебя, Алекс, из моей головы раз и навсегда. Ведь, согласись, если я не нужна тебе, то какого я должна помнить тебя?!

Волны из разночастотного шума бились на краю сознания. Бинауральные ритмы работали безотказно — мозг слышал то, чего не было на входе в ушную раковину, и выкладывался на полную, вырубая тело до состояния взведённой пружины.

Голос Лисовского тихо прошелестел, и не понять было, где он звучит — в голове или всё же на некоторой дистанции:

— Когда онемеет тело, вы должны будете удержать себя на грани сна и яви, пани Олеся. Не обещаю, что это будет легко, но как только вы перешагнёте этот рубеж, ваше воображение из врага превратится в друга… И вам останется только вспомнить.

Словно предчувствуя эту пытку, каждая мышца отчаянно сопротивлялась, отзываясь судорогой на несуществующий сигнал. За пятнадцать минут, пока тягучая волна бесчувствия катилась от ступней до горла, Олеся сотню раз прокляла мужа. Снова и снова на имя «Алекс» память первым делом выдавала кусок яркой солнечной кинохроники. Алый спортивный флаер со стреловидными крыльями. Невысокий человек в этой вечной рубашке с закатанными по локоть рукавами и старых джинсах почти танцующей походкой приближается к машине… Больно щемит сердце. Олесе всегда казалось, что в исполнении мужа «Ласточка», имя красного красавца-флаера, звучит нежнее, чем её собственное. Но вот мужчина уже за пультом управления, в ярком солнечном свете почти не разглядеть деталей. Всё затмевает плавящееся золото его растрёпанных от ветра волос. Он закрывает глаза, делает глубокий вдох… И стартует в небо.