Энрико Карузо: легенда одного голоса - [22]

Скучаю ли я по тебе? О! Восхитительное создание!

Моя любовь принадлежит только тебе. Рико.

Мехико, Букарелли, 85

23 октября 1919 года 17 часов

Моя дорогая Дора!

Когда я читаю твои письма, мое сердце бешено колотится, и кажется, что оно готово бежать к тебе, чтобы рассказать о сво­ей любви. Но оно заперто и не может сделать этого, и я чувст­вую, как оно плачет и тоскует. Я сделаю все возможное, чтобы наша жизнь казалась нам раем. Мимми прислал письмо, но очень сухое. Это меня очень огорчает. Как ни печально, но дол­жен прощаться с тобой, чтобы что-нибудь сделать со своей го­ловой. Немного погодя я отправлю тебе телеграмму. Знаешь, сколько я уже заплатил за телеграммы? Тысячу песо, что со­ставляет пятьсот долларов, а если учесть и твои телеграммы, получается сумма в тысячу долларов. Могут сказать «расточи­тельство», но я так не считаю. Я заплатил бы много тысяч за то, чтобы быть сейчас с тобой. Знаешь, что я сделал, чтобы скорее приехать к тебе? Я заказал специальный вагон, который дове­зет меня без остановок от Ларедо до Нью-Йорка, что позволит выиграть целый день.

Миллион раз целую мою любимую. Рико.

23 октября в театре «Эсперанца» он пел в «Паяцах».

Мехико, 25 октября 1919 года 18 часов

Моя дорогая Дора!

Очень сожалею, что не смог написать тебе вчера. Начну с описания «Паяцев». В восемь часов я подъехал к театру и уви­дел, что фасад его убран цветами. Я прошел через служебный вход и вдруг заметил, что на моем пути в уборную в четыре ря-

да выстроились служащие театра, которые приветствовали ме­ня аплодисментами. Двери, ведущая в мою уборную и противо­положная, были украшены моими портретами, пальмовыми ветвями и цветами. Флаги, цветы, картины — все это было очень торжественно. Все улыбались, аплодировали и говорили: «Viva il nostro саго е amato tenore!» («Да здравствует наш дорогой и любимый тенор!»). Хористы, рабочие сцены и статисты были празднично одеты. Казалось, что приготовились встречать ко­роля. Перед «Паяцами» был небольшой концерт, но участво­вавшие в нем пели откровенно плохо. Все ждали начала оперы. Мы начали, и, как всегда, публика не понимала моих фраз, но была довольна. Я же не был удовлетворен, потому что чувство­вал, что между мной и слушателями нет полного контакта. Ду­маю, это произошло, во-первых, потому, что все особенно ожидали «Паяцев» и платили за билеты в три раза больше обычного. Во-вторых, потому, что концерт оказался так плох, а, в-третьих, потому, что меня раздражал ослик, впряженный в повозку. Так или иначе, но мы добрались до конца первого ак­та. Как я спел, не знаю, знаю только, что меня засыпали цвета­ми, летевшими из лож, партера и галереи, и что в зале стоял не­вообразимый шум. После пятого вызова я наконец стал пони­мать, что происходит: шум производила публика. Мужчины и женщины совершенно сошли с ума, стоя приветствовали меня и оглушительно кричали. Меня вызывали очень много раз. Я плохо почувствовал себя, видимо, оттого, что шум был очень силен и я был растроган приемом. Знаешь, о чем я тогда думал и кого искал в зале? Тебя. А тебя не было! Если бы ты сидела в зале, то, наверное, плакала бы от радости.

Мимми я написал в последнем письме то же, что и ты ему написала. Кажется, он не хочет учиться. Тем хуже для него. Я сделал все, что мог, и не моя вина, если он станет ослом. Мно­го ли сюрпризов ты мне приготовила? Надеюсь, что да.

Я люблю тебя. Доброй ночи. Рико.

26 октября на сцене, построенной на арене цирка, Энрико пел в «Аиде».

Мехико, 26 октября 1919 года 20.30

Моя дорогая Дора!

Пишу тебе после спектакля «Аида», прошедшего с огром­ным успехом. Опишу все по порядку. Сегодня прекрасный день и солнце очень сильно грело. Сцена была буквально зали­та солнцем. Лучи ослепляли, и было жарко, как в шведской бане

Пришлось зажмуриться, и поэтому я не видел дирижера. Бас (хуже любого хориста!) запел голосом, похожим на лай ста­рого пса. Все это меня нервировало. Я начал петь «Celeste Aida» («Милая Аида») с закрытыми глазами. В таком состоянии не­возможно петь хорошо. Я пел без подъема и лишь случайно до­пел арию до конца без происшествий. Мне аплодировали, но публика поняла, что я могу спеть лучше, и аплодисменты были не очень горячими. Во второй картине публика также без осо­бого энтузиазма принимала меня, хотя пел я хорошо. Кто-то сказал мне, что виноват в этом бас. Прошла сцена победы. На­ступила очередь сцены у Нила. Я вдохновился и овладел публи­кой. Зрители неистовствовали и много раз вызывали меня. Я не в состоянии описать реакцию публики. Кричали так, что, ду­маю, многие остались без голоса.

До завтра. Люблю тебя всей душой. Рико.

Букарелли, 85, Мехико

27 октября 1919 года

10.30

Моя обожаемая Дора!

Сейчас я чувствую себя хорошо, потому что беседую с моей Дорой, которую зову каждую минуту. Бывает, что губы неожи­данно для меня произносят: «Где ты, моя Дора?». Я никогда не отправляю тебе послания, не поцеловав его, а ты иногда забы­ваешь сделать это.

Сейчас нам надо экономить. Ты снова рассердилась на сво­его отца? Богу угодно, чтобы он был таким, и мы должны пови­новаться. Старик ужасен. Надо же иметь такой плохой харак­тер. Он, наверное, никогда ни к кому не был добр. Мне кажет­ся, он не задумывается над тем, что ему придется умирать. Мне жаль его.