Энергия заблуждения. Книга о сюжете - [98]

Про беспощадность народной драмы, кровавость ее, писал Пушкин.

Чехов смог написать вещь под названием «Палата № 6».

Человек робкий, совестливый разговаривает с хорошим другим человеком, который случайно попал в сумасшедший дом, и сам попадает в сумасшедший дом.

Это была новелла, над которой содрогнулся Ленин. Человек, попавший в реальность своего времени. Судьбу героя Чехова не исправила случайная комиссия.

Тут не было бога, который бы приехал, хотя бы маленького, или другого, местного бога, который приезжает на своей колеснице, чтобы освободить; нет хотя бы хорошего врача, он освободил бы задаром.

Мы были молодыми, были футуристами, я выступал вместе с Хлебниковым, с Маяковским, с Асеевым.

Аудитория была культурная, привычная, тургеневская.

Дай бог, чтобы судьба мне еще послала такую аудиторию.

Я стар и знаю, как надо говорить с современниками.

Аудитория кричала: сумасшедшие, палата № 6!

Среди других качеств – их было не так много у меня – у меня громкий голос.

Я сказал: – Вы не поняли Чехова.

В палате № 6 сидел не безумец.

Это его безумцы спрятали по лени в сумасшедший дом.

Это разоблачение не человека, который заключен в сумасшедший дом.

Зачем вы кричите о Чехове, которого не понимаете? Думайте молча.

Это подействовало на аудиторию только потому, что я громко говорил, а не кричал.

Но им это помогло не больше, чем покойнику панихида.

Чехов с «Тремя сестрами», с «Дядей Ваней», с «Чайкой» был принят миром благодаря превосходной игре. Люди говорили не придуманными словами. Конфликты разрешались не каждый момент. Чеховские драмы проложили, я просто скажу, как танки, дорогу Чехову-беллетристу.

Это великая победа русской литературы. Это литература без завязки, как бы без развязки, с новыми задачами.

Свою величайшую трагедию Чехов доверил гробовщику.

Шекспир часто пускал на драму шутов. Шутам платили дороже, чем другим актерам, и они имели право даже на импровизацию. А для того, чтобы Шекспир разрешил человеку импровизацию, – а он хозяин театра, – шуты должны были хорошо импровизировать.

Шуты были разные, в том числе были шутами могильщики, и это не странно и не случайно, что в старинной русской пьесе, где погибает, не отказавшись от своей веры, царевич, приходят могильщики и весело его хоронят.

Дело в том, что выбор несовпадающих величин в исследовании мира, через рассмотрение крайних воображаемых положений, он более понятен, чем статьи об искусстве.

Время в конце концов не жестоко отнеслось к Чехову.

Если считать, что он прошел гимназию, университет на стипендию, это не так видно. Но он прошел начало литературы, начало пути среди самой плохой литературы. Причем величина его таланта была видна. Но истинное искусство, на которое он опирался, не ясно.

Он явно любил Гоголя. Причем Гоголя песенного.

Вот степь, дорога, дорога людей, они продают шерсть, человек средних лет, потом священник или кучер, две лошади, разбитая бричка, подчеркнуто похожая на бричку Чичикова. Это не могло случиться нечаянно.

Гоголя Чехов считал королем степи, скажем, царем степи. Он земляк Гоголя.

Это видно даже географически.

Вечера близ Диканьки, Полтавщина, берега Азовского моря. Маленький город.

Степи кругом, степи никем, кроме Гоголя, не описанные.

Но Гоголь их не столько описал, сколько воспел.

У Чехова такое чувство природы, которое, может быть, у нас было только у Пушкина, у Толстого.

Его больше читают, чем о нем пишут. Я вам про него много могу рассказать. Люди знали Чехова по малым вещам, по шуткам. Но когда они стали читать «Мою жизнь», «Степь», они жаловались, что «Степь» – это скучно. Подписных денег они не могли вернуть, а покамест они сами годами привыкали к Чехову.

Снова вернемся к городу, в котором так мало было гробов, что даже жалко, как говорит Чехов, и было бы лучше, если бы все люди этого несчастливого города умерли, и в этом городе жил хорошо торгующий, хорошо работающий гробовщик; имя-отчество его забыли и почему-то звали Бронза. Может быть, потому, что он был самый крупный человек в городе.

Значит, слава имени Бронзы придавила город, значит, он не должен был умирать. Это был человек, похожий на памятник.

На статуе Командора, пришедшего спрашивать правду, было название, которое я вам разгадываю; стараюсь но крайней мере.

Была избушка, в избушке был верстак, гробы, была двуспальная кровать, женщина, которая была забита мужем, хотя он ее не бил. Он не замечал ее.

И сам Бронза, который гробы делал хорошо, – для людей почище или для женщин он снимал мерки, остальным людям он делал на глаз.

Он не любил только детских гробов. И в доме плачущих родителей он говорил: «Признаться, не люблю заниматься чепухой». Действительно, плата за маленький гроб маленькая. Гроб уносили родители на полотенце, перебросив через плечо.

Полотенца сшивали, а когда несли, придерживали рукой.

А чтоб вам лучше представить, есть об этом слова Пушкина.

В рассказе «Крыжовник» человек поставил свою жизнь, израсходовал жизнь на то, чтобы иметь имение и посадить там крыжовник.

Сделал он это.

Крыжовник этот он пробовал, крыжовник был кислый. А он говорил, как вкусно, как хорошо. В соседней комнате толстая наследница прибирала кухню, как свою.