Энергия заблуждения. Книга о сюжете - [97]

Шрифт
Интервал

Что протирает, обновляет старую коллизию Гамлета. Тема заново осознается; тем более что она связана с темой очень чеховской – несправедливое отношение человека к окружающему его миру.


Появился человек, его приняли в передней, его не пускали в комнаты. Он печатался у презираемого всеми Лейкина в «Будильнике», в «Зрителе»; ему указывали, какой длины будут его вещи, его укорачивали, и краткость его текстов связана не только с гениальностью человека, но и требованиями первой напечатанности.

И на горьком пути меткой прессы, очерков, сценок он создал новую литературу, конца которой мы не знаем для него, потому что он умер сорока четырех лет; Толстой в сорок четыре года только начинал «Анну Каренину».

Это он, Чехов, человек, который изменил взаимоотношения в русской литературе, взаимоотношения между фактом и его литературным использованием.

Традиционный сюжет, традиционная развязка, которую мы знаем, у него отсутствует, она неожиданна так, как удача Хлестакова обрадовала моряков Балтийского флота.

Простите. Я отвлекся и забежал вперед.

Чехов читает заново.

Трагедия Треплева в том, что он не, признан даже Ниной.

Театр бушевал и свистел на разлад между старой и новой драматургией; это было взято как бы сейчас – вот крыловская драматургия суворинского театра, которая будто бы связана со старой драматургией.

Люди радовались неудаче человека, который в русский театр принес меч, как приносит новый гений, который пересуживает искусство, и вот этот человек попался. Попался в ловушку императорского Александрийского театра.

А у великой Комиссаржевской не было голоса, понятного для той толпы.

Каждая удача «Чайки» была неудачей для зрителей.

Я решусь сказать, что даже Станиславский, современник, друг Чехова, не мог тогда понять его. Я попытаюсь это доказать.

Какая основная тема Чехова?

Скажу наивные слова.

Это экология.

Это человек в мире, им истребляемом.

«Свирель»; пастух рассказывает про гибель лесных ручьев. Небо и солнце в небе как будто убывают.

Это техник-зоолог, который показывает, как убыла жизнь, звериная жизнь в лесу.

Чехов решился это доказать, повесив в театре схему, статистику исчезновения жизни.

Это тема многих вещей.

Главное.

Это тема Бронзы.

Бронза – это очень ясно.

Рассказ «Скрипка Ротшильда» начинается так: «Городок был маленький, хуже деревни, и жили в нем почти одни только старики, которые умирали так редко, что даже досадно. В больницу же и в тюремный замок гробов требовалось очень мало. Одним словом, дела были скверные».

Недостатки города так велики, что он жалеет, что в нем мало умирали люди.

У гробовщика одни убытки.

В повести «Моя жизнь» Чехов писал о плохом архитекторе, который так плохо придумывал здания, так плохо выделял ничтожество комнат, находящихся в нем, фасады были тоже так уродливы, что люди привыкли к стилю этого человека.

Стиль неудачника стал стилем города.

Чехов был человеком, который негодовал на завязки, на развязки, это он восстановил эти два понятия.

В какой раз скажу, что он писал брату – сюжет должен быть нов, фабула необязательна.

Фабулой он назвал ложный театр, поэтику того театра, особенно театральные завязки и развязки, – то, чего зритель удовлетворенно ждет.

Это впрыскивание морфия.

Литература стала местом ложных развязок, ложных завязок, удачи, удачи отдельных людей.

Мальчики, беглые каторжники становились богатыми людьми и плакали над могилами своих товарищей, которые не лопали под защиту старого сюжета, счастливого конца.

Даже Диккенс так обрастал во время найденного сюжета, что был похож на давно потонувший корабль.

Чехов – самый безнадежный писатель, самый прямой писатель.

Он не раскаляет, не ослабляет нити жизни, не хочет уметь загибать их, чтобы все кончилось удачно.


Я читал сыну, сын этот убит на Немане, пройдя почти всю войну; он был артиллеристом, защищал пехоту кинжальными выстрелами, сражался с танками.

Был он еще ребенком.

Я читал ему сентиментальную сказку Андерсена «Гадкий утенок».

Случайно в жизни уток, в жизни куриного двора было высижено яйцо другого сорта, и вылезло существо о длинной шеей, довольно крупное, очень безобразное, то есть не повторяющее образы старой – я не скажу – литературы, литературы двор не знал, – старые навыки двора – кошек, кур, уток, – все они презирали урода.

Чехов в «Чайке», в зале Александрийского театра, был уродом.

И я читал, – а я не люблю читать, а люблю рассказывать, но я читал эту повесть, и ребенок, это маленькое пухлое животное мучилось: вот оно должно было в зеркале воды увидеть, что он лебедь, лебедь среди лебедей, и вдруг оказалось, что страницы нет.

Я не догадался сразу придумать, рассказать биографию этого лебеденка, я растерялся.

Страницы нет.

Мальчик стал плакать: ну что же с ним было делать?

– Он оказался лебедем, – уверял я.

Но его же все равно мучили, это же нельзя вернуть, как он страдал; так плакал советский мальчик; из его поколения осталось только три процента.

Это было доброжелательное поколение.

Оно чувствовало ложь счастливых концов.

Конечно, драмы и трагедии Шекспира игрались в драматических театрах, игрались на дворах, где драматургию сменяла травля собаками, хорошие английские собаки, откормленные собаки компанией разрывали медведя.


Еще от автора Виктор Борисович Шкловский
Жили-были

«Жили-были» — книга, которую известный писатель В. Шкловский писал всю свою долгую литературную жизнь. Но это не просто и не только воспоминания. Кроме памяти мемуариста в книге присутствует живой ум современника, умеющего слушать поступь времени и схватывать его перемены. В книге есть вещи, написанные в двадцатые годы («ZOO или Письма не о любви»), перед войной (воспоминания о Маяковском), в самое последнее время («Жили-были» и другие мемуарные записи, которые печатались в шестидесятые годы в журнале «Знамя»). В. Шкловский рассказывает о людях, с которыми встречался, о среде, в которой был, — чаще всего это люди и среда искусства.


Созрело лето

« Из радиоприемника раздался спокойный голос: -Профессор, я проверил ваш парашют. Старайтесь, управляя кривизной парашюта, спуститься ближе к дороге. Вы в этом тренировались? - Мало. Берегите приборы. Я помогу открыть люк. ».


Самое шкловское

Виктор Борисович Шкловский (1893–1984) — писатель, литературовед, критик, киносценарист, «предводитель формалистов» и «главный наладчик ОПОЯЗа», «enfant terrible русского формализма», яркий персонаж литературной жизни двадцатых — тридцатых годов. Жизнь Шкловского была длинная, разнообразная и насыщенная. Такой получилась и эта книга. «Воскрешение слова» и «Искусство как прием», ставшие манифестом ОПОЯЗа; отрывки из биографической прозы «Третья фабрика» и «Жили-были»; фрагменты учебника литературного творчества для пролетариата «Техника писательского ремесла»; «Гамбургский счет» и мемуары «О Маяковском»; письма любимому внуку и многое другое САМОЕ ШКЛОВСКОЕ с точки зрения составителя книги Александры Берлиной.


Гамбургский счет

Книга эта – первое наиболее полное собрание статей (1910 – 1930-х годов) В. Б. Шкловского (1893 – 1984), когда он очень активно занимался литературной критикой. В нее вошли работы из ни разу не переиздававшихся книг «Ход коня», «Удачи и поражения Максима Горького», «Пять человек знакомых», «Гамбургский счет», «Поиски оптимизма» и др., ряд неопубликованных статей. Работы эти дают широкую панораму литературной жизни тех лет, охватывают творчество М. Горького, А. Толстого, А. Белого. И Бабеля. Б. Пильняка, Вс. Иванова, M.


Земли разведчик (Марко Поло)

Для среднего школьного возраста.


Иприт

В двадцатые годы прошлого века Всеволод Иванов и Виктор Шкловский были молодыми, талантливыми и злыми. Новая эстетика, мораль и философия тогда тоже были молодыми и бескомпромиссными. Иванов и Шкловский верили: Кремль — источник алой артериальной крови, обновляющей землю, а лондонский Сити — средоточие венозной крови мира. Им это не нравилось, и по их воле мировая революция свершилась.Вы об этом не знали? Ничего удивительного — книга «Иприт», в которой об этом рассказывается, не издавалась с 1929 года.


Рекомендуем почитать
Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка

В новой книге известного слависта, профессора Евгения Костина из Вильнюса исследуются малоизученные стороны эстетики А. С. Пушкина, становление его исторических, философских взглядов, особенности религиозного сознания, своеобразие художественного хронотопа, смысл полемики с П. Я. Чаадаевым об историческом пути России, его место в развитии русской культуры и продолжающееся влияние на жизнь современного российского общества.


Проблема субъекта в дискурсе Новой волны англо-американской фантастики

В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.


О том, как герои учат автора ремеслу (Нобелевская лекция)

Нобелевская лекция лауреата 1998 года, португальского писателя Жозе Сарамаго.


Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.