Энергия кризиса. Сборник статей в честь Игоря Павловича Смирнова - [76]

Антирелигиозная пропаганда, обостренная классовая борьба, крепкие выражения в адрес «чуждого элемента» именно в послевоенные годы достраивают оригинальный текст, писавшийся в 1935–1936 годах. В этом нет никакого парадокса: по мере удаления от события советская история предлагала все более упрощенную его трактовку, компенсируя дефицит информации идеологическими стимуляторами. Кому, как не писателям с их правом на вымысел и объяснимой тягой к совершенствованию своих произведений, принадлежит почетное первенство в этом нелегком труде — скорректировать прошлое, добавить красок его облику, романтизировать революционное хамство, усилить эксплицитность каких-то положений, с годами потерявших очевидный характер, превратившихся из актуальной повестки в объект комментария. А писать о прошлом заново — это так «естественно»[476].

Затем Антонина устраивается на биржу труда, не слишком рассчитывая на удачу. От рабочих-металлистов, которых не было в первом издании, она узнает «про шпиона Падерну, который хотел взорвать ленинградскую водокачку, чтобы, оставив город без воды, вызвать возмущение рабочего класса» (2: 58). Они же сообщают ей, несознательной, что главное дело шпионов — «поссорить рабочий класс с советской властью. <…> Вот мы, допустим, на бирже труда кукуем и ждем, чтобы какой-то нэпман нас на работу пригласил. Приятно оно нам? Нет. Вот еще и без воды нас эта сволочь оставит. Рассуждают — на волоске мы висим. Но ошибаются: трудновато нам, но это дело наше, внутреннее, семейное» (Там же). Вторит металлисту и наборщик Смирнов, который «не мог ужиться ни с одним частным хозяином, поработает два дня, „выдаст все сполна“ — и опять на бирже: „Ты к частнику не ходи, девушка <…> На любую на государственную работу иди, а от частника мотай в три ноги. Еще худо — хорошенькая ты с лица, они такое дело необыкновенно до чего уважают…“» (2: 59).

Бывший офицер белой армии, впоследствии руководитель разведгруппы, базировавшейся на территории Эстонии, Николай Падерна занимался в 1920-е годы сбором информации о составе советских воинских частей в районе Ямбурга (ныне — Кингисепп Ленинградской области), служил связным и посыльным эстонской тайной полиции, совершил в СССР полтора десятка вылазок. Но в намерении взорвать ленинградскую водокачку и ангары гатчинских аэродромов впоследствии обвинялся не он, а некий Дмитрий Хокканен, которому, как и Николаю Падерне, находится место и в советских трудах, и в новейшей военно-патриотической литературе[477]. Все мысли этой «сволочи» сводятся к одному — вредительству. Паранойя шпиономании, охватившая в 1930-е годы советское общество, была у читателя первой редакции на слуху, но не так чтобы интересовала молодого Германа, больше озабоченного судьбой своих героев и собственным писательским становлением. Вдобавок в романе речь идет о периоде НЭПа, и апелляция к входящим в моду диверсантам выглядела бы некоторым анахронизмом. Напротив, послевоенная версия романа демонстрирует резкий уклон в пропагандистскую риторику и бóльшую приблизительность в отношении истории. После двух десятилетий активной работы террора она вся без исключения предстает как непрерывная борьба с внутренними и внешними врагами.

В самом деле, враги повсюду. Вот, к примеру, все та же биржа труда, где сквозь толпу пробирается ухоженный старик, а вокруг него суетится «худой человек в очках и с папкой „мюзик“ под мышкой» (1: 39). Он напоминает, что закончил гимназию и уже поэтому достоин места в конторе старика. Но поскольку этот аргумент не действует, господин с папкой припоминает, что старик обязан своим возвышением его отцу. В ответ — раздражение: «Вы, батенька, развратник и дурак — всем ведомо, и молчали бы, коли бог убил…» (Там же). Любопытно, как меняется смысл реплики в зависимости от издания, хотя в обеих редакциях описание и реплики идентичны. В версии 1936 года старик — мизантроп, пусть и человек дела, тогда как в 1956 году его образ обрастает новыми деталями, благодаря которым персонаж предстает однозначным классовым врагом, «нэпманом» и «сволочью». Даже артист Аркадий Осипович, в которого Антонина влюбляется до своего несчастливого замужества, во второй редакции более мобилизован. В ресторане, куда они идут после спектакля с Антониной и ее подругой, он общается с каким-то подозрительным типом, который говорит ему гадости в присутствии девушек, а на их вопрос о незнакомце отвечает: «Так. Смешной мужичок» (1: 95). В версии 1956 года артист получает записку от официанта и рвет ее, «железным голосом» поясняя, что ответа не будет. Потом добавляет: «Скотина!» — и указывает на автора записки: оказывается, это «некий иностранный подданный, по фамилии Бройтигам. <…> Концессионер, директор-распорядитель, спекулянт и международный жулик. Отто Вильгельмович. Занимается скупкой жира, кишок, рогов, копыт, устраивает комбинации с альбумином и на досуге устраивает турне русских артистов за границу. Замучил меня всякими предложениями» (2: 105). Вскоре Бройтигам подходит сам, «скрипя остроносыми лакированными туфлями, держа сигару в коротких пальцах» и принимается сулить артисту гастроли в Берлине, Гамбурге, Дрездене, Мюнхене и Кельне. Во второй редакции и этот персонаж уже не имеет отношения к живым людям. Это «буржуй» из «Окон РОСТа», журнальная карикатура.