Энеида - [9]

Как ведьму злобную зовут.

«Я, знаешь, Кумская Сивилла,

При храме Феба — попадья.

Ему изрядно послужила!

Давно живу на свете я:

При шведах, слышь, была девицей,

А при татарах молодицей;

Видала саранчи налет;

А вспомнится землетрясенье —

Пугаюсь, просто нет спасенья!

Как в малолетстве, страх берет.

Немало всячины я знаю,

Хоть никуда и не хожу.

В нужде я людям помогаю:

На звездах знатно ворожу;

Могу и отшептать ушницу;

Сгонять умею трясавицу

И заговаривать гадюк;

Искусно порчу прогоняю,

Переполохи выливаю.

Свожу и ногтоеды с рук.

Теперь пойдем со мной в каплицу,

И в жертву Фебу самому

Сейчас же обещай телицу,

Усердно помолись ему.

Не пожалей лишь золотого

Для Феба светлого, святого

И для меня не поскупись:

Ты кое-что услышишь, малый,

Да в пекло сыщешь путь, пожалуй.

Ступай, утрись и не слюнись!»

Пришли они в часовню Феба.

Эней давай поклоны бить,

Чтоб тот его услышал с неба

И не замедлил возлюбить.

Вдруг у Сивиллы, как от порчи,

Глаза на лоб, и в теле корчи,

И волос дыбом встал седой.

Сама ж она, как бубен, билась,

И пена изо рта клубилась.

Знать, дух в нее вселился злой!

Она тряслась, кряхтела, выла,

Вихлялась, посинела вся.

Каталась по земле Сивилла,

Как в луже смрадной — порося.

И чем Эней молился дольше,

Тем ведьму разбирало больше,

Всё хуже становилось ей.

А уж когда перемолился —

С нее лишь градом пот катился;

Дрожал со страху наш Эней.

Очухалась тогда Сивилла,

Полой утерла пену с губ

И волю Феба изъявила.

Анхизов сын молчал, как дуб.

«Тебе и всей громаде строгий

Наказ дают с Олимпа боги.

Вам не попасть вовеки в Рим.

Однако после смерти имя

Твое известно будет в Риме.

Не вздумай утешаться сим.

Еще хлебнешь ты лиха вволю,

Узнаешь всякую напасть.

Еще изменчивую долю

Готовься не однажды клясть.

Еще свирепствует Юнона

(Хватило б у нее разгона

Не дальше правнуков твоих!),

Но знай: ты заживешь по-пански

И горемычный люд троянский

Избавится от мук своих».

Повесив нос, Эней уныло

Руками голову сжимал

И слушал, что плела Сивилла,

Но ничего не понимал:

«Меня едва ли не морочишь!

В толк не возьму — что ты пророчишь?

Не по нутру мне речь твоя.

Черт знает, кто из вас тут брешет?

Я думал, Феб меня утешит.

Уж лучше б не молился я!

А впрочем, ладно, будь что будет!

Ведь я не ангел — человек,

И будет то, что бог мне судит;

Положен всякому свой век!

Ты только окажи мне дружбу

И честно сослужи мне службу:

К отцу родному проводи.

Я прогулялся бы от скуки,

Чтоб адские увидеть муки.

А ну на звезды погляди!

Не первый я иду к Плутону

И не последний — так и знай!

Орфей вернулся без урону,

Хоть был изрядный негодяй.

Не сладили и с Геркулесом —

Он в пекле задал жару бесам,

Разгон устроил всем чертям.

Мы тоже дернем без опаски.

Я дам тебе на две запаски!

Ну что? Ударим по рукам?»

«Огнем играешь! —так Сивилла

Энею молвила в ответ. —

Тебе житье, скажи, не мило

Иль опротивел белый свет?

А в пекле знаешь как прижучат!

Тебя по смерть шутить отучат.

Попробуй, сунься, рог разинь!

Как поднесут нам фиги с маком,

Небось попятишься ты раком,

И зададут тебе аминь!

А если возымел охоту

У батьки в пекле побывать.

Плати живее за работу,

Тогда начну я мозговать,

Как нам с тобой туда пробраться

И с мертвецами повидаться.

У нас дурак лишь не берет.

А кто умней, тот — загребущий,

Умеет жить по правде сущей,

С отца родимою сдерет.

Мне это дело не впервинку.

В затылке нечего скрести!

Я в пекло укажу тропинку,

Хоть мудрено ее найти.

В лесу густом, непроходимом,

Глухом, пустынном, нелюдимом

Растет чудное деревцо.

На нем кислицы не простые —

Все, как червонцы, золотые!

Послушай же мое словцо:

Подобно жару на загнетке,

Начнет в очах твоих блистать.

Ломай смелей! Нельзя без ветки

Пред сатаной тебе предстать:

Из пекла не вернешься целым,

Загубишь вовсе душу с телом,

Тебя закабалит Плутон.

Ступай! Раскрой глаза пошире,

Поглядывай на все четыре,

Не трусь и не считай ворон!

Сломивши ветку золотую,

Живей старайся улизнуть.

Лети назад напропалую,

Да уши не забудь заткнуть!

Ты непременно за собою

Услышишь голоса с мольбою:

«Оборотись, мол, не спеши!»

Но ты не верь бесовской силе

И, чтоб тебя не заманили,

Оттуда во весь дух чеши!»

Хрычовка вдруг запропастилась.

Эней один остался там.

Всё яблоня пред ним светилась!

Покоя не было очам.

Эней на поиски подался,

Устал, задохся, спотыкался

И наконец приплелся в лес.

Колол сердешного терновник,

Царапал, обдирал шиповник,

Бродяга на карачках лез.

И сумрачно и смутно было

В лесу, невиданно густом.

Там что-то беспрестанно выло,

Ревело грозно за кустом.

Прочтя молитву с расстановкой

И шапку подвязав бечевкой,

Пустился напролом Эней.

Он шел и шел, глаза тараща.

Смеркалось; помрачнела чаща,

А яблони не видно в ней.

Эней пугливо озирался,

Дрожал, но вверился судьбе;

Сквозь дебри живо продирался,

Поблажки не давал себе.

Когда же засияло в пуще,

Эней перепугался пуще,

По поздно было отступать.

Себя не помня, очутился

Под яблоней — и удивился.

Рукой за ветку сразу хвать!

Эней не размышлял нимало,

Напрягся, дернул что есть сил,

И древесина затрещала.

Он ветку мигом отломил.

Немедля из лесу дал драла.

Бежал — земля под ним дрожала,

И ног не чуял второпях.

Бежал без духу, оголтело,

Ему колючки рвали тело.

Примчался, ровно черт, в репьях.

Троян увидя, повалился,

Уж больно был он утомлен.

Хоть выжми, потом весь облился,

Едва не захлебнулся он.