Энеида - [11]

Бежала изо рта слюна.

Сорочка, стянута узлами,

Держалась на плечах с трудом,

Бечевкой скреплена местами,

Могла поспорить с решетом;

И эта рвань была на палец

Засалена, аж капал смалец;

Вконец обтерханы штаны;

Хоть выжми — мокрые онучи,

Сорочки дедовой не лучше,

Из постолов худых видны.

А пояс лыко заменяло.

На нем болтался кошелек,

Лежала трубка там, кресало,

Кремень, и трут, и табачок.

Хароном перевозчик звался.

Он чванился и величался.

Немаловажный был божок!

Харон великим слыл умельцем,

Крюкастым подгребал весельцем,

Стрелой по Стиксу гнал челнок.

Как в день осенний слобожане

На ярмарке иль на торгу,

У ряда рыбного миряне, —

Так возле речки на лугу

Душа толкала душу в боки

И стрекотала, как сороки,

Кричали, лаялись до слез,

Друг дружку тискали, совались,

Пихались, лезли, надрывались,

Чтоб дед скорее перевез.

Как против солнца рой гуляет,

С шипеньем киснут бураки

Иль гуща в сыровце играет, —

Гудели эти бедняки.

Мольбою душу раздирали,

К Харону руки простирали:

«Возьми с собою на каюк!»

Увы, не обращал вниманья

На вопли, жалобы, рыданья

Харон, бесчувственный индюк.

Веслом ширяя то и дело,

Знай тычет в морду хоть кого!

Всех гонит прочь остервенело,

Не хочет слушать ничего.

По выбору в челнок усадит

И на ту сторону спровадит,

На остальных и не глядит.

Кого не повезет, упрется,

Тому долгонько ждать придется:

Он век, пожалуй, просидит.

Эней в кагал вломился хмуро —

Пробиться думал на паром.

И повстречал он Палинура,

Что плавал штурманом при нем.

Тут Палинур пред ним заплакал,

Про злую долю покалякал, —

Мол, через речку не везут!

Да ведьма тотчас их шугнула

И в батьку накрепко ругнула

Энея, чтоб не мешкал тут.

К засаленному старичине

Едва пробились на причал.

Ломался дед, как бес в плотине.

Как полоумный, он кричал

И, многолюдством не смущенный,

Обкладывал народ крещеный,

Как водится в шинках у нас.

И родичам досталось честным:

Он их почтил словцом нелестным,

Пусть привыкают в добрый час!

Харон, бранясь как оглашенный,

Гостей приметил невзначай,

Ощерился, покрылся пеной,

Взревел, как бешеный бугай:

«Откуда вас, бродяг, пригнало?

Здесь шатунов таких немало!

Нужны вы — хату холодить!

Я вас отважу, побирохи.

Со мной, поверьте, шутки плохи!

Забудете сюда ходить.

Вон, прочь! Не то носы расквашу,

В придачу тресну по шеям

И морды так вам разукрашу,

Что не узнает леший сам!

Плюгавцы, вишь как изловчились!

Живые в пекло притащились.

Чего хотят, возьми их ляд!

Для вас пошевелюсь не больно,

С меня и мертвецов довольно —

Всё время над душой стоят».

Сробев, Эней глядел тихоней.

Яга отвесила поклон

И старику без церемоний

Сказала: «Не серчай, Харон!

Чего кричишь — куда, мол, прете?

Мы разве по своей охоте?

Нужда нас привела сюда.

Не узнаёшь? Ведь я — Сивилла.

Спасибо, что не съездил в рыло.

Бранишься, лаешься — беда!

Не ерепенься ты впустую.

Утихомирься, не бурчи!

Ты видишь ветку золотую?

Теперь послушай, помолчи».

И ну плести рассказ подробный —

Зачем пустилась в мир загробный,

К кому, с чего, почто, как, с кем…

Харон же, снизойдя к пришельцам,

Гребнув четырежды весельцем,

Каюк причалил между тем.

Немедля со своей Сивиллой

В челнок ввалился пан Эней.

Рекой зловонной и унылой

Поплыли в пекло поскорей.

В расщелины вода втекала,

Сивилла юбку подтыкала,

Эней боялся утонуть.

Харон зато на ту сторонку

Так быстро перегнал лодчонку,

Что не успеешь и моргнуть.

Спросив за греблю пол-алтына,

Старик зажал деньгу в горсти.

Проезжих высадил он чинно

И показал, куда идти.

Рука с рукой пустились вместе,

Прошли, должно быть, сажен с двести;

Глухим бурьяном луг зарос;

И вдруг попятились в испуге:

В бурьяне том лежал муругий

О трех главах свирепый пес.

Залаял грозно трехъязыкий,

Вот-вот ухватит за бока.

Троянец, испуская крики,

Хотел уже задать стречка.

Яга собаке хлеб швырнула

И глотку мякишем заткнула,

За кормом погнался барбос.

Анхизов сын, прикрывшись шапкой,

Тихонько затрусил за бабкой

И ноги кое-как унес.

Эней дивился преисподней.

Совсем не то, что этот свет:

Куда мрачней и безысходней!

Ни звезд, ни месяца там нет.

Там зыблется туман великий,

Там слышны жалобные крики.

Анхизов сын оторопел,

Увидя, сколько душам грешным

Грозило мук в аду кромешном,

Какую кару кто терпел.

Смола, живица, нефть кипели,

Под ними полыхало, страх!

И, словно в огненной купели,

Сидели грешники в котлах.

Им воздавали полной мерой,

Бурлящей обливали серой,

Не уставали их терзать.

Какие чудеса там были —

Пером я описать не в силе

И в сказке не могу сказать.

Панов за то и мордовали

И припекали в свой черед,

Что людям льготы не давали,

На них смотрели, как на скот.

Паны за то дрова возили,

В болотах очерет косили,

Носили на растопку в ад.

Их черти сзади подгоняли,

Железным прутовьем шпыняли

Кто отставал — был сам не рад.

Калеными рожнами спины

И животы безумцам жгли,

Что, в смерти собственной повинны,

Из мира не спросясь ушли.

Им под бока ножи совали,

Кипящим варом обдавали,

Чтоб не спешили умирать.

Для них придумывали муки,

Дробили в тяжких ступах руки,

Чтоб не решались убивать.

Лгуны лизали сковородку.

Дрожавшим за свое добро

Богатым скрягам лили в глотку

Расплавленное серебро,

А тех, что сроду не женились

Да но чужим углам живились,

Тут черти вешали на крюк,

За бренное цепляя тело,

Которое грешило смело,

Не убоявшись этих мук.

Панов, подпанков крепко секли,