Энеида - [25]

Для битвы Турн построил рать.

Головорезов беспардонных

Послал под крепость — задирать.

А сам верхом на Белоглазом

Два корпуса на приступ разом

Повел, — верней сказать, помчал.

Отряд с Галесом и Мезапом,

Чтоб укрепленье взять нахрапом,

Вдоль Тибра двинулся на вал.

Троянцы заперли ворота,

Энея терпеливо ждут.

Познав превратностей без счета,

Не стали унывать и тут.

В предвиденье осады скорой,

Давай везде крепить затворы,

Колоды громоздить плашмя.

Глядели в башенные щели,

А носа высунуть не смели.

Шептались, трубками дымя.

И порешили всей громадой,

Когда рутул на них напрет.

Отсиживаться за оградой, —

Пускай он штурмом вал берет.

Троянцы так и поступили.

Свинец проворно растопили;

Живица начала бурлить;

В котлах кипели деготь, масло.

Смола, — гостям незваным назло.

Кто сунется — чтоб сверху лить.

Ко рву приблизившись вплотную,

На Белоглазом Турн скакал.

Пустивши конных врассыпную,

Как оглашенный, выкликал:

«Сюда, трусливые троянцы!

На бой, шкодливые поганцы!

Зарылись в норы, как кроты.

А где Эней ваш — бабий праздник?

Сидит за прялкой, безобразник?

Наколобродил — и в кусты?»

Pутулы под командой Турна

Срамили, лаяли троян;

Врагов ругали нецензурно.

Честили хуже, чем цыган.

К ним тучами пускали стрелы,

И всадники, не в меру смелы,

Пытались перепрыгнуть ров.

Трояне уши зажимали,

Обидной брани не внимали,

Но каждый биться был готов.

Пан Турн заскрежетал зубами:

Сидят себе — и ни гугу!

Как быть? Таранить стены лбами?

Не выйдет, хоть согнись в дугу

Не зря, наверно, говорится,

Что злоба — сатане сестрица.

С ней впрямь не расстается бес.

Со зла придумал Турн уловку

Под сатанинскую диктовку.

В башку его сам черт залез!

Велит раздуть огонь гигантский

Пан Турн у тибрских берегов.

Он хочет флот зажечь троянский

И доконать своих врагов.

За дело принялись вояки

(Вредить другому склонен всякий),

Готовят гибель кораблям.

С трутом древесным, с фитилями,

С лучиной, с жаром, с головнями

Бегут, неся огонь к волнам.

Сперва затлело, закурилось,

И пламень голубой взвился,

А там и солнце закоптилось, —

Такой дымище поднялся!

От нимфы Турновой, в тревоге,

Чихали на Олимпе боги;

Угар богиням в ноздри лез;

Они метались, точно козы,

Дым ел глаза, бежали слезы;

Как винокур был сам Зевес.

Венеру за душу щипало,

Что с флотом поступили так,

И сердце горько замирало:

Ведь сядет сын на мель, как рак!

В слезах печали и унынья

Вскочила в тарантас богиня.

На облучке сел Купидон,

И на кобыле сухопарой

К Цибеле поспешили старой —

К яге помчались на поклон.

Цибела, — знают в каждой школе, —

Была родная мать богов.

Она смирилась поневоле,

Когда осталась без зубов.

Тихонько на печи сидела,

С кулешиком лепешку ела,

Не лезла в Зевсовы дела.

В знак уваженья из корчаги

Сливал ей Зевс остатки браги

Той, что Юнона лишь пила.

Брехней недаром докучала

Венера Зевсу много раз:

Такая вышла ей опала,

Что показать нельзя и глаз.

Теперь Цибеле поклонилась

И за услугу посулилась

Купить ей сбитню на алтын.

Лишь просит-молит: «Поищи ты

У Зевса для троян защиты,

Чтоб флота не лишился сын!»

Любила сладости старуха,

Как перед сбитнем устоять?

Была к тому же стрекотуха,

Охотница язык чесать.

Едва стащив Цибелу с печи,

Взял Купидон ее на плечи,

В хоромы Зевсовы понес.

Зевес, узрев такую гостью,

Сгреб молча оселедец горстью,

Насупил брови, сморщил нос.

С дороги покряхтев маленько,

Цибела кашлять начала,

В подол сморкнулась хорошенько

И дух пять раз перевела.

«Сатурнович, помилосердствуй!

Своей родимой поусердствуй! —

Слезливо шамкала она. —

Бессмертных смертный унижает

И только что не бьет, а лает.

Гора моя посрамлена.

Мою ты знаешь гору Иду,

Где лес и с капищем алтарь.

Я из-за них терплю обиду,

Какой не снес бы твой свинарь!

На сруб я продала Троянам

(Твоей молельни прихожанам)

Дубков и сосен — строить флот.

Уста Юпитера велели,

Чтоб эти брусья не истлели,

Переходя из рода в род.

Взглянув теперь на Тибра воды,

Ты видишь — корабли горят?

Их палят Турновы уроды

И крепко всех богов костят.

Еще не то тебе подстроят!

Спусти им — власть твою присвоят.

Дадут нам киселя тогда!

Расхитят лес, разроют Иду,

Меня раздавят, словно гниду,

Тебя прогонят навсегда».

«Не беспокойтесь, пани матка! —

Зевес с досадою сказал. —

Всех проучу, и будет гладко;

Ваш Турн, анафема, пропал!»

Взглянул, мигнул, махнул рукою

Над Тибром, чудною рекою, —

И врозь поплыли корабли;

Как гуси, в воду окунулись,

В сирен проворно обернулись,

А те и песни завели.

Войска рутульские в испуге

Дрожали от таких чудес.

И стон прошел по всей округе.

Мезап дал драла и Галес.

Тут порскнули и рутуляне,

Как от дождя в шатер цыгане.

Обратно повернула рать.

Один лишь Турн совался всюду,

Давая толкованье чуду,

Бегущих силясь перенять:

«Ребятушки, мол, не робейте!

То божье знаменье для нас.

Свой страх откиньте и рассейте.

Пришлось сказать Энею — пас!

Чего мы с вами не спалили,

То боги сами потопили.

Теперь троянцы в западне.

Живьем их в землю втопчем, вдавим,

Всех разом на тот свет отправим.

То воля божья, верьте мне!»

Но велики у страха очи.

Спасался каждый, кто как мог,

И возвращаться не охочи,

Летели все, не чуя ног.

На поле Турн один маячит,

А войско врассыпную скачет.

Пан Турн огрел коня хлыстом

И шапку на глаза насунул,

Во все лопатки в лагерь дунул,

Конек лишь завертел хвостом.

Глядеть на бегство пана Тура

Троянцам было по нутру;