Энеида - [19]

«Живи, живи, Энейчик милый,

Очей моих желанный свет!

На что мне сдался Турн постылый? —

Царевна молвила в ответ. —

Скорее пентюх околеет.

Чем он Лависей овладеет!

В тебе — блаженство, жизнь моя!

Когда тебя не вижу — плачу,

Часы и дни впустую грачу.

Ты — мой владыка, я —твоя!»

Вскочив как встрепанный с постели,

Пан Турн как вкопанный торчал,

Oт злости трясся и, с похмелья,

Где сон, где явь, не различал:

«Кого? — меня! И кто? — троянец!

Бродяга, беглый, голодранец!

Надуть? Лавинию отнять?

Мне впору смазывать колеса,

Не будь я князь, будь я без носа,

Коли Эней Латину зять!

Лавися — кус не для злодея

И проходимца, как Эней!

Голубка сизая, скорее

Погибнешь от руки моей!

Я кверх ногами всех поставлю,

Не пощажу, к чертям отправлю,

Эней узнает, как я зол!

Прижму и своего соседа.

Безмозглого Латина-деда,

Амату посажу на кол!

Вскипев, на поединок вызов

Черкнул тотчас Энею сам:

Не хочет ли сынок Анхизов

От князя Гурна — по усам?

Дубьем ли биться, кулаками

Пощекотать ли под боками —

Но победить иль умереть!

Пихнул он также драгомана

В шатер латинского султана —

Ему мордасы утереть.

Зловредной фурии по нраву,

Что дело обернулось так.

Людское горе ей в забаву,

Затеять любо кавардак.

Она с коварством сатанинским

Спешит к нахлебникам латинским,

Троян ей надобно допечь.

А те задумали с налету

Скакать на заячью охоту,

Чтоб своего князька развлечь.

Но «горе грешникови сушу, —

Так киевский скубент изрек, —

Благих дел вовся не имущу!».

Нам божьи судьбы невдомек:

Где сам не чаял — там застрянешь,

Где дал бы драла — мешкать станешь.

Что делать? Жребий наш таков.

Читатель, ты узнаешь дале

О том, как сильно пострадали

Троянцы из-за пустяков.

Вблизи троянскою кочевья

Стоял невзрачный хуторок:

Строенье ветхое, деревья,

С плотиной пруд, мостки, лужок,

За хатой маленькая банька.

Владела всем Аматы нянька.

Была девицей иль вдовой —

Не знаю, но слыла ворчливой,

Скупой, злой, ябедой, сварливой.

Двору платила чинш большой:

Колбас десятка три — Латину,

Лавинии к Пегру — коржей,

В семь дней Амате по алтыну,

Три фунта воску для свечей,

Две сотни фитилей давала,

И кисеи на покрывало,

И пряжи три мотка в платеж.

Латин на няньке наживался,

Зато за няньку заступался.

За няньку был готов на нож!

Жил беленький у няньки песик,

Свою хозяйку забавлял.

Не то чтоб из дворняг, — из мосек!

Носил поноску, танцевал

И госпоже своей от скуки

Лизал частенько ноги, руки.

Царице он казался мил.

Смеясь и веселясь душевно,

Играла с мопсиком царевна,

А царь всегда его кормил.

В рога троянцы затрубили

И на прогалину скорей

Со своры гончих псов спустили.

Защелкали бичи псарей.

Ревя, повизгивая, лая,

Неслась неистовая стая.

Тут мопсик выскочил за дверь,

На голос гончих отозвался,

Чихнул, завыл и к ним помчался.

Стремянный думал — это зверь.

Спустив борзых, собакам гикнул:

«Ату его!» — что было сил,

А мопсик наш к земле приникнул,

Дрожа, дыханье затаил.

К нему борзые подоспели,

Рванули мопсика и — съели.

Остались от него клочки.

У няньки —посудите сами —

Глазищи вспучились шарами

И с носа съехали очки.

Сперва остервенилась бурно,

Осатанела и орет.

Затем хрычовке стало дурно,

Ее прошиб холодный пот.

Ну биться, ну трястись в припадке,

В истерике и в лихорадке.

Совали под нос ей камедь,

Салфеткой пуп ей согревали,

Ромашковый клистир вливали,

Не допустили помереть.

Как только память к ней вернулась —

Давай весь мир костить и клясть.

И сразу челядь к ней метнулась —

Ее ругни послушать всласть.

Схватила нянька головешку —

Троянцам сунуть под застрешку! —

И дернула через бурьян —

Сжечь курени, убить Энея,

Головореза, лиходея,

И всех троянских басурман.

За нею повалила челядь.

Кухарка — сковородник хвать!

Лакей тарелками стал целить,

А прачка рубелем махать.

С цепом гуменщик лезет в драку,

За ним коровница в атаку

Бежит, подойник прихватив.

А косари с гребцами смело

Пустили косы, грабли в дело,

И каждый был в бою ретив.

Нo у троянскою народу

За грош алтына не проси.

Не трожь Энееву породу,

А т ронул — ноги уноси!

Упорного троянцы нрава,

Их разве устрашит расправа?

Они любому нос утрут.

И, с нянькиным схватившись войском,

Они в сражении геройском

Его к стене приперли тут.

Но в самое лихое время,

Пока лилась их кровь, пока

Троянцев и латинцев племя

Врагов пихало под бока,

Примчался скороход к Латину

С письмом, завернутым в холстину.

Весть о войне принес гонец:

Не в пир царя зовет, напиться,

А в поле выкликает биться

Князь Турн, великий удалец.

«Латин, ты поступаешь дурно!

Не сам ли слово мне давал?

Теперь навеки дружбу с Турном

Ты столь бесчестно разорвал!

Ты слово царское ломаешь,

Кусок у Турна отнимаешь,

Суешь его Энею в рот.

Со мной побьешься на кулачках,

Домой вернешься на карачках,

Иль вовсе лунь тебя сожрет!»

Не так вспылит помещик чванный,

Когда пан возный иск вчинит;

Поживы не найдя желанной,

Голодный вор не так сердит, —

Как наш Латин тут распалился;

Так на гонца он рассердился,

Что губы искусал со зла,

Великой яростью пылая

И гнев свой царственный желая

Излить на Турнова посла.

В окошко глянув ненароком,

Латин пришел в великий страх:

Шумел народ пред царским оком

На улицах и площадях,

Толпа латинцев так и перла,

Швыряли шапки, драли горло

И лезли с криками вперед:

«Война! Война против троянцев!

Мы всех Энеевых поганцев

Побьем, искореним их род!»

Царю чужда была отвага.