Эндимион - [7]

Его в пещере обнаружил я.

«Прощай!» — журча, высмеивали воды

Печаль свою, когда родные своды

Навеки покидали. Там свисали

Растения, и листья покрывали

Жилище нимфы. Как же я смутился!

«Нечистый смертный, где ты очутился? —

Промолвил я. — Здесь охлаждает руки,

Вернувшись к людям после злой разлуки

Из сумрачной геенны, Персефона?

Иль Эхо здесь о чем-то увлечённо

В безмолвии лепечет, и впадает

В безумие, и тихо засыпает

Под музыку печальную? В тиши

Обеты, что давал я от души,

Пускай оно со вздохом перескажет,

Пускай оно их выслушать обяжет

Её, ту самую, кому с тоски

Я рву цветы, кому плету венки,

Шепча над каждым, чтобы этот шёпот

Донёс до милой мой сердечный ропот,

И смилостивилась она однажды.

Услышь меня, скажи ей, как я стражду,

О, Эхо милосердное!» — И здесь

Язык свой глупый придержал, и весь

Я покраснел, стыдясь тоски острейшей,

И не дал ходу жалобе дальнейшей,

Но пребывал в слезах, когда ко мне

Вдруг кто-то обратился в тишине:

«Сию пещеру разыскать трудней,

Чем остров Делос. Знай и помни: в ней

Роняет Эхо звук не в пустоту,

Но поцелуям вторит. На лету

Меня коснёшься — на малейший шорох

Отвечу». — Стихло Эхо в коридорах.

Умчалось время. Где оно, сестрица?

Угас мой смех, но в горечи стремиться

Не стану к смерти. В противостоянье

Я буду к ней. Ну, вздохи, до свиданья;

Глубокому предамся размышленью.

О мире сём во время посещенья

Его глухих и сумрачных окраин

И вновь считать не стану, неприкаян,

Я звеньев горя; в горы не уйду,

Чтобы забыться там, избыть беду

В порывах ветра. Слушай: очень скоро

Я изменюсь и трезво, без укора

Взгляну на мир спокойными глазами,

Туда, где нынче полыхает пламя

Моих надежд. Пускай умрут. Я смею

Предположить, что чуть поздоровее

Кажусь тебе? А солнышко садится…

Еще поспеем мы на колесницу,

Что нам прикатят местные селяне». —

Он усмехнулся, как звезда в тумане.

С Пеоной кров покинули приятный

И на челне пустились в путь обратный.

КНИГА ВТОРАЯ

О, власть любви! Страданье и отрада!

Во всех легендах — тишь, покой, прохлада,

Добро и зло — в тумане прежних лет,

Отбушевавших и уснувших. Нет,

Совсем не таковы твои преданья:

Здесь болью отзываются рыданья,

А поцелуй — росой минувших дней.

Осада Трои, стрелы, град камней,

И груды трупов в каменных обломках, —

Всё исчезает в умственных потёмках

И на задворках мозга; но с обидой

Троила отношенья с Хрисеидой

Мы разбираем. Нам чужды и странны

Историков прикрасы и обманы.

Деяниями движима планета!

И ты поёшь немолчные куплеты

На бреге нашей памяти, о море,

Где чёлны, изгнивающие в горе,

Способно ты стремительно и чудно

Преображать в блистательные судна,

А те, что блеском славились сначала,

Не отпускать вовеки от причала.

Афинский флагман совы облетали,

А нам-то что? У Инда — и подале —

Был Македонский; хитроумен, смел,

Пускай Улисс Циклопа одолел, —

Нам это безразлично. В самом деле,

В фантазиях Джульетты, что слетели

С цветов её, мы видим больше проку,

И так же мы относимся к потоку

Слёз Геро, к обмороку Имогены,

И к Пасторелле из разбойной сцены.

Нас трогает игра таких материй

Живее, чем падение империй.

Тот в страхе обретает это знанье,

Кто следует из разочарованья

Тропой любви, стиха, — когда при этом

Он Музой не назначен быть поэтом.

И это пострашней, чем попытаться

Штандарт любви поднять, и вдруг сорваться,

И рухнуть наземь с песни-бастиона.

Но охраняют суток легионы

Меня в пути.

                         А ты держи ответ,

Пастуший князь: ты выполнил обет,

Что дал в день жертвы? Снова огорченье

Тебе маячит в утреннем свеченье?

То — старая беда, увы; не зная,

Куда прогулка выведет лесная,

Он бродит в дубняке, считая грубо

Минуты по ударам лесоруба,

И в зелени просиживает буйной

За часом час у речки тихоструйной.

Охваченный потоком дивных грёз,

Сейчас он за кустами диких роз,

В источнике, холодном нестерпимо,

Нашаривает нервно и незримо

Какой-то стебель… Вот она, удача!

Он лилию срывает, чуть не плача

От восхищенья запахом и цветом,

На лилию сел мотылёк. Пометам

На крылышках нельзя не подивиться,

И наш герой их разгадать стремится,

Разглядывая с детскою улыбкой…

Подхваченный струёй воздушной зыбкой,

Малыш герольд из рук Эндимиона

Порхнул. А тот, стряхнувши облегчённо

Апатию и щурясь против света,

Последовал за ним по странам света.

Похож на новорожденного духа,

Бесплотный, он возреял легче пуха

В тиши зелёной, солнечной, вечерней

Над крепостью среди древесных терний,

Над вереском, над полумраком сонным,

Что лето напролёт — во сне бездонном,

Над просекой, сбегающей в теснину,

Над морем пролетел, нырнул в лощину,

Ту самую, которая от века

Не слыхивала звуков человека,

Лишь разве ритмы, что быстрее снега

Переплавлялись в тишину с разбега,

Когда ладья, подхваченная бризом,

Спешила к Дельфам с гимном, как с девизом.

Эндимион летел, ведомый милым

Поводырем своим веселокрылым,

Пока не долетели до фонтана,

Кропившего близ грота непрестанно

Медвяный воздух. Мотылёк с излёту,

Как будто сделав тяжкую работу,

Решил напиться — ринулся в низину,

Воды коснулся бережно, невинно

И, не продлив полёт ни на мгновенье,

Сокрылся с глаз в момент прикосновенья.

Эндимион обшарил все поляны,

Но не нашёл знакомца, как ни странно.

И — снова взмыл. Однако, шепчет кто там,

Значенья не придав его заботам?

А это с голышей с речного дна,