Эндимион - [6]

Когда свершится одухотворенье

Ветров свободных музыкой, и чудо

Эола извлечёт она оттуда,

Из чрев их светлых; а потом в могилах

Проснутся песни предков наших милых,

И призраки пророческих мелодий

Закружатся среди лесных угодий

Над каждым следом бога Аполлона;

Потом рожки заплачут сокрушённо

На месте давней битвы. Над поляной,

Где засыпал Орфей, малыш румяный,

Родится колыбельная лесная.

Мы чувствуем ли это, сознавая,

Сколь одиноки мы и сколь похожи

На странствующих духов? Но вокруг

Есть тысячи событий, что не вдруг,

Но исподволь приводят под начало,

Которое короной увенчало

Весь род людской. Из дружбы и любови

Сей выкован венец; в первооснове

На дружбу уповаем, безусловно:

Спокон веков она блистает ровно;

Но каплю света, что горит в зените,

В конце невидимой для глаза нити, —

Зовут любовью. Сочленяя звенья,

Она — бродило, светоч, дерзновенье

Порывов наших. Боже мой, как сладко

Смешаться с ней, растаять без остатка

В её лучах! И только с нею слиться,

Взмыв в эмпирей, душою окрылиться

Зовёт она. Любовь, по существу,

Питает нас и держит на плаву, —

Порой уподобляясь пеликану, —

Отверстою держа над миром рану, —

Чтоб даже тот, кто в силу возвышенья

Имел бы право принимать решенья,

Отсеивая плевелы от злаков,

И вытирать следы позорных знаков

Везде, где проползают люди-слизни,

И он бы, позабыв об этой жизни,

Во сне любовном причастился раю.

Скорей бы онемел я, уверяю,

Чем разговором тишь нарушил эту,

Благотворящую на всю планету,

О том не ведая, хоть это благо

Внушает соловью его отвагу:

Он о любви поёт в лесной беседке

И забывает на высокой ветке

О том, что Ночь на цыпочках крадётся.

Так и любовь, что часто признаётся

Простым смешеньем страстного дыханья,

Мы до конца понять не в состоянье.

Невежествен и я; но как могли бы

Цвести цветы и красоваться рыбы

В серебряной кольчуге; как бы, право,

Земле в наследство отошла дубрава,

И как бы семя в почве прорастало,

И что тогда бы с музыкою стало,

И где тогда бы песни наши были,

Когда б мы не встречались, не любили?

Когда способна смертная любовь

К бессмертию вести, всё вновь и вновь

В народах честолюбье пробуждая,

Тогда, сестра, лишь прихотью считаю

Стремленье к славе тех, кто издалече

Любви бессмертной движется навстречу

И сам бессмертен. Ты в недоуменье?

Но эти вещи истинны: в строенье

Нет атомов, гудящих в нашей дрёме,

Которые, ведя к тупой истоме,

Роятся в бреднях. Нетерпенье гложет

Мой дух, который, знаю, жить не сможет

Единственной мечтой — до появленья

Надежды за тенями сновиденья.

Меня поймёшь ты лучше, может статься,

Когда скажу, что стал я сомневаться,

И верится сегодня еле-еле,

Что я лишь сон увидел, в самом деле,

Той самой ночью. Слушай же, Пеона!

За храмом, возведённым в честь Латоны,

Что скрыт от нас за тёмными ветвями,

Лощина есть с неровными краями,

Поросшая деревьями столь плотно,

Что грифы там летают не вольготно,

Но, натрудив крыла свои, в мученье

Ещё подолгу чистят облаченье.

Ведут ступени в тесную каморку;

Колодец рядом выложен; он зорко

Кусты и небо видя, над собою

Уставил око нежно-голубое.

Цветы, что были схожи с первоцветом,

Но с тёмной бархатной каймой при этом

И в золотых веснушках — для тебя я

Носил их, из расщелин добывая

Огромнейшего камня, на котором

Дремал, объят полуденным измором.

Сквозь камышинки продувая воду,

Я в них дудел, как будто не был сроду

Мужчиной взрослым, и с восторгом юным

Кораблики я делал и Нептуном

Себя воображал. Но чаще даже,

Младенцем становясь в любовном раже,

Из облаков, пушистых, словно вата,

Я возводил дворцы замысловато.

Вдруг вижу — в золотистом ореоле,

С колчаном стрел возник в небесном поле

Сам Купидон — как прихоть, как каприз.

Мне помешать не мог и лёгкий бриз.

И я подумал: не пуститься ль ныне

За божеством по голубой равнине?

И полетел, и — веришь ли, Пеона?—

Чудесный лик заметил изумлённо,

Тот самый лик, что брезжил мне в колодце,

Увиденном во сне. Что сердце бьётся

Отчаянно, как пойманная птица,

Я чувствовал, и захотел я взвиться

Поближе к солнцу, — но цветы, цветы

Внезапно закружили с высоты,

Окутав мир душистым покрывалом.

И я, объят восторгом небывалым,

Росой небес как будто причащён,

Пучиной смерти не был поглощён,

Когда тот лик опять забрезжил вскоре.

Сколь радость мимолётна! Боль и горе

Нас истязают, как оленя — овод,

И радость неохотно ищет повод

Для новых встреч; всё горше ждать с испугом,

Как скучный день с мучительным досугом

Прочь отойдёт, но следующей ночью

С бессонницей мы встретимся воочью.

И боле эти думы были горьки,

Чем те — тогда, на маковом пригорке, —

И целый век, разбитый на минуты,

Прополз во тьме моей душевной смуты.

Но счастье длилось, скука умалялась.

Со мною это трижды повторялось,

И в муках претерпел я обновленье;

И зимний ветер проиграл сраженье

С весенним солнцем; небо ликовало,

Но всё украдкой слёзы утирало,

Сочувствуя загубленным бутонам.

Я бодрым становился, оживлённым,

И ты мне шапку с видом благодарным

Венчала украшением янтарным.

И думалось, что все мои страданья

Со временем отправились в изгнанье,

Но пребывал в беспомощном разладе

Я сам с собой; и часто, скуки ради,

Метал копьё бесцельно. Как-то случай

В ручей серебряный быстротекучий

Копьё забросил. Труд проделав адов,

Прошёл я двадцать малых водопадов,

Ища исток прозрачного ручья, —