Эндимион - [2]

И ландышами; шёл к святым полянам,

И всякий ландыш был белее, нежный,

Чем лебедь Леды, страстный, белоснежный.

А голова жреца напоминала

О злой зиме, которая напала

На бедный плющ. Вот новою ватагой,

Горланившей с великою отвагой,

Пополнилась процессия. Явились

Другие, чьи распевы доносились

До облаков. Катили колесницу

Могучие, но лёгкие, как птицы,

Караковые кони. Колесничий

За блеск и славу воинских отличий

Был чтим толпой: он был — сама победа.

Был юноша похож на Ганимеда.

Он двигался, по-царски снаряжённый:

Рог золотой на полуобнажённой

Висел груди; при нём копье лежало,

Что вепрю в бок вонзалось, словно жало.

Он улыбался, глядя в юной мощи

На прочих, словно к элизийской роще

Перелетал мечтой честолюбивой.

Но кое-кто из ближних, прозорливый,

Всё ж чувствовал, что юноше тревожно,

Когда поводья тот неосторожно

Ронял порой; и вспомнил стар и млад

И тягостный осенний листопад,

И крик совы. — О, как оно бездонно,

То горе, что гнетёт Эндимиона!

И вдруг толпа в единое мгновенье

Вокруг святилища в благоговенье

Умолкла; детям, юным бузотёрам,

Там пригрозили наказаньем скорым.

И лёгкий страх, и дрожь со всех сторон

Почувствовал и сам Эндимион

В толпе мужчин, стоявших рядом тесно,

Что с ним в горах охотились совместно.

Но с радостью духовный их владыка

Всех обозрел от мала до велика

И начал так: «Латмийцы, человеки,

Пасущие стада из века в веки:

Покинувшие горы для равнины,

А также вы, насельники долины,

Где от начала мира и доселе

Не умолкают звонкие свирели;

Вы, жители холмов, где дрок колючий

Окутан золотой цветочной тучей;

Вы, стадо пригоняющие рано

Траву щипать у кромки океана,

Где в камышах мелодии Тритона

Разносятся печально, утомлённо;

Вы, женщины, кладущие лепёшку

В суму пастушью утром на дорожку;

Вы, девы, чьим заботливым уходом

Взлелеяны ягнята, вы, что мёдом

Питать готовы юношей любимых, —

Внемлите мне! — В долгах неисчислимых

Мы перед Паном. Разве то не наши

Телушки крепче, здоровей и краше

Грибов лесных? Не в нашем ли пределе

Бесчисленны стада? Дожди в апреле

Ниспосланы не нам ли были? Ярки —

Здоровы-живы, и щедры подарки

Эндимиона-милостивца. В счастье

Живёт земля; и в звонком соучастье

Се — жаворонок утреннею ранью

Поёт сегодня нашему собранью!»

Закончил он, и, Пану благодарный,

Он травы бросил на огонь алтарный,

В честь Пана он плеснул вино на землю.

Пока она пила, сей дар приемля,

Благоухали лавры и курился

Смолистый ладан; ярко он искрился

Под листьями петрушки. На востоке

Туманов тлели смутные потоки.

И грянул хор в пространство голубое:

«О ты, который своды над собою

Воздвиг в лесу ещё во время oно —

Среди цветов невиданных, что сонно

Рождаются, живут и умирают, —

Где в зарослях орешника шныряют

И чешут локоны гамадриады;

Способный терпеливо, без досады

Часами разбирать камышный лепет

В глуши, где порождает странный трепет

Болиголов гигантского размера.

Ты потерял Сирингу… Нет примера

Такому горю — и хотя бы ради

Любви к дриаде

И тех метаний по холмам, долинам,

О, Пан, внемли нам!

О ты, кому хотели б голубицы,

Курлыкая, помочь освободиться

От скорбных дум, когда с таким недугом

Из царства мха, граничащего с лугом,

Ты вечером бредёшь, страдалец истый;

Смоковница, твой друг широколистый,

Плоды тебе даёт; а наши пчёлы

Даруют мёд; луга, поля и долы

Сулят бобы и маковые зёрна;

И коноплянка свиристит упорно:

«Пять птенчиков моих тебя прославят,

Дай срок!» — Тебя без ягод не оставит

Клубничный куст, овеют махаоны,

И осень одарит тебя. Бессонно

Шумит сосна: «Приди же за добычей,

Божественный лесничий!»

О ты, в котором чествуя кумира,

По доброй воле фавны и сатиры

Дремотных зайцев ловят; мечут смело

В стервятника зазубренные стрелы,

Чтоб он, проклятый, не скогтил ягнёнка;

И заблудившегося пастушонка

Выводят на знакомую дорогу;

И собирают раковин помногу,

Чтоб, смеха ради, ты в морском наряде

Спустился бы к испуганной наяде;

А если пожелаешь — как мальчишки

Друг в дружку мечут жёлуди и шишки

И счастливы твоим весёлым смехом, —

Тебя мы заклинаем каждым эхом,

Что по просторам плавает эфирным, —

Внемли, о царь-сатир, нам!

Ты знаешь точно, а не понаслышке,

Как ножницы звенят во время стрижки

Овечьих стад; и в рог трубишь ты в гневе,

Когда в пшеничном топчется посеве

Лесной кабан; ты — мощная преграда

Для злодеяний плесени и града;

Твои неописуемые звуки

В пещерах задыхаются и в муке

Устало гаснут в пустоши бескрайной;

Ужасный открыватель двери тайной

Ко знанию всеобщему, — на клики,

Дриопы сын великий,

Ответь! Приносим, празднично одеты,

Тебе свои обеты!

О, будь, как был, в дворцах твоих зелёных

Прибежищем для дум уединённых

И цели неба разумом свободным

Осмысли; почвам будь неплодородным

Закваскою — живительные дрожжи

Здесь породят живое чуть попозже;

Будь символом громадности, как ране;

Будь отраженьем неба в океане

И растворись меж ними… Но довольно:

Мы головы склонили, богомольно

Покрыв чела подъятыми руками,

И наш пеан гремит под облаками,

Внемли ему, великий и могучий,

С Ликейской кручи!»

Хор смолкнул, и с последними словами

Всеобщий крик поплыл над головами,

Что гром небесный, в горы и долины.

И разом ионийские дельфины

Из моря повысовывали рыла.

Свирель дискантом празднество открыла,

И струнные заныли в страстной дрожи,

Взывая к чувствам тех, кто помоложе, —