Эмоции: великолепная история человечества - [59]
Когда не выражены счастье, гнев, печаль или радость, это называют Срединностью. Когда гнев, печаль или радость выражены умеренно, это называют состоянием Гармонии. Эта Срединность есть великий корень, из которого произрастают все человеческие поступки, а Гармония — единый путь, которому все должны следовать[238].
Женщина обратилась за помощью должным образом, именно так, как ее учили; она хорошо усвоила уроки. В зависимости от того, какие книги она читала, она могла выбирать из четырех, шести или семи чувств. Основными четырьмя в чжун юн были восхищение (или любовь), гнев, печаль и радость. По мнению автора, это врожденные, общие для всех людей чувства. Если женщина читала работу жившего в III веке до н. э. философа Сюнь-цзы, она могла знать о двух дополнительных познаваемых страстях — приязни и неприязни. Однако если она читала весь сборник, в состав которого изначально входил трактат «Чжун юн», — «Ли цзи», или «Книгу ритуалов», — то ей было известно, как лучше всего действовать, когда испытываешь страх. Что бы она ни чувствовала, она знала, что нужно продолжать задаваться вопросами, дисциплинировать и воспитывать себя, чтобы стать лучшим членом общества. Она знала, что бессмысленно злиться на родителей утонувшего ребенка и что важно в себе найти прощение и искренность. Она знала, что страх и печаль хоть и уместны, но не должны быть чрезмерны. Женщина также ощущала сяо, глубокую почтительность к людям своей деревни и отношениям с ними. Та уступала лишь сяо, которую женщина испытывала к своей семье. Она была важнее ее неприязни к необузданной природе ребенка.
Все это она осознала в мгновение ока. Она понимала ли так хорошо, что немедленно побежала к семье ребенка. Спокойно, но настойчиво попросила их принести веревки и лестницы. Потому что таков был путь Конфуция. Путь равновесия.
Вероятно, вам удастся лучше все это уложить в голове, если я добавлю, что древнекитайское цин — ближайший эквивалент английского emotion — лучше всего переводить как «практика желаний и стремлений, запечатленных в реальном мире». Цин всегда должна пребывать в балансе: нельзя, чтобы ее было слишком мало или слишком много. Путь к этому балансу лежит через ли — изучение ритуалов, обычаев и правил поведения, принятых в обществе, даже если они противоречат вашим собственным желаниям и стремлениям.
Вот почему с точки зрения конфуцианства Идзанаги испытал стыд. Самое глубокое чувство стыда возникало, когда человек не следовал ли или отклонялся от дао. Будь ты крестьянином или богом, нарушить ли, принятое в обществе, значит покрыть себя позором. Ли, однако, не то же самое, что дхарма. Это не путь и не судьба, которой вы должны следовать, невзирая на боль, которую можете причинить другим или испытать сами. Это способ достичь равновесия в обществе, обретя внутреннее равновесие. И судьба тут совершенно ни при чем.
Теперь вернемся в Японию. Сёгунат Токугава стремился воскресить старые японские синтоистские верования посредством кокугаку, или изучения страны. Это означало не только отказ от «голландских наук», но и попытку противостоять конфуцианскому влиянию на японскую философскую мысль. И все же на период Токугавы пришлось возрождение конфуцианства, известное как шуши-гаку, или неоконфуцианство. В японском ли превратилось в ри — его неоконфуцианцы связали со знакомым понятием чжун, восходящим к чжун юн. Чжун — это преданность, или сыновняя почтительность, которую мы испытываем к семье, к друзьям, а главное — к правителям. Она способствовала укреплению социальных структур, созданных сёгунатом, а также более глубокому изучению японской культуры как источника ри.
Шуши-гаку, однако, полностью противоречило другой доминировавшей в Японии того времени системе верований — буддизму; буддизм стал еще одним важным звеном в цепочке идей, ведущей к понятию хадзи образца XVIII века. Неоконфуцианцы не подвергали сомнению то, что мир реален, материален и осязаем, а все действия в нем имеют последствия. В буддизме же ничто не реально. Ни я, ни вы, ни эта книга. Мир — иллюзия, а ри и чжун, как сказал бы Дуглас Адамс, — иллюзия вдвойне.
Поначалу сёгунат Токугава пытался исключить чужеродное влияние буддизма[239]. Однако к началу XIX века положение буддизма улучшилось настолько, что один из сёгунов Токугава даже поддержал издание всего буддийского канона[240].
При этом разновидность буддизма, распространившаяся в Японии в V веке и существовавшая во времена сёгуната Токугава, отличалась от того буддизма, о котором мы говорили в связи с Ашокой. Эта более новая форма строилась на широком спектре буддийских традиций и систем верований, как правило, объединенных термином «махаяна», или «великая колесница». (Некоторые ученые утверждают, что более точный перевод — «великое понимание».) У нее довольно много общих правил с более ранними разновидностями буддизма, особенно касающихся чувств, однако есть и несколько заметных отличий. Одно из них — идея
