Эмоции: великолепная история человечества - [61]
Историк Гэри Эберсоул отмечает, что хадзи асоби во многом напоминает стыд, который испытала Идзанами, когда муж увидел ее труп: «Эмоция стыда возникает, когда кто-то воспринимает ее образом, не соответствующим собственной идентичности или публичной саморепрезентации»[244]. Вы боитесь, что кто-то знает о вас то, что вы пытаетесь сохранить в тайне, например что вы разлагаетесь или когда-то работали в табуированной сфере. По словам лингвиста Джана Марко Фарезе, страх того, что люди узнают что-то, что вы предпочли бы скрыть, даже сегодня составляет центральную часть хадзи[245]. В религии, которая ставит целью побег из мира, считающегося иллюзией, хадзи способен делать все очень и очень реальным.
Теперь мы наконец можем вернуться в 1859 год и воссоединиться с самураями и нашим давним другом Сёином. В среде самураев в то время бытовало собственное представление о хадзи, сформированное под влиянием множества установок, усвоенных ими в течение жизни. В числе этих установок было и буддийское нежелание раскрывать то, что они предпочли бы сохранить в секрете, и следование конфуцианскому идеалу эмоциональной сдержанности, и отвращение — нередко к себе, — связанное с синтоистскими представлениями о хадзи. Самурайский кодекс чести строился вокруг целой группы понятий. В нее входили: на (имя), идзи (гордость), мэнгоку (лицо; как в выражении «сохранить лицо»), мэйё (честь) и два вида стыда — тидзёку (в значении «клеймо» или «позор») и хадзи.
Как я уже говорил, хадзи был основным элементом японского эмоционального режима, и именно его хотел использовать Сёйн. Он верил, что хадзи — ключ к пробуждению давно спящей самурайской чести[246]. Стоит отметить, что этот конкретный хадзи испытывали в первую очередь элиты. Среднестатистического японского крестьянина вряд ли столь же заботили вопросы чести и позора, как самураев, охранявших его покой. В этом, безусловно, и заключается проблема книги Рут Бенедикт. Она рассказывает о всеяпонском чувстве стыда, рассмотрев лишь малую часть нации. Сёин, в отличие от Бенедикт, с самого начала ориентировался на элиты. Он хотел взбудоражить власть, устроить ей встряску и заставить осознать свой долг перед миром. Конечно, оказавшись неготовыми к встрече с вооруженными представителями иностранной державы, чья военная мощь значительно превосходила их собственную, сильные мира сего не могли не испытать хадзи. Сёин считал, что Япония была вынуждена открыть о себе нечто такое, что она предпочла бы утаить от других стран: нация была вынуждена смириться с тем, что ее актуальное «я» не соответствовало ее идеальному «я». Япония повела себя не так, как ей следовало себя вести, отклонилась от ри, тем самым подвергнув себя опасности. По мнению Сёина, японская нация должна была испытать отвращение к себе самой.
Для Сёина все закончилось трагично. Его признали виновным в организации заговора с целью убийства и 21 ноября 1859 года казнили. Последними словами, что он записал, были слова о родителях: «Родительская любовь превосходит любовь к родителям. Как они примут сегодняшнюю весть?» Этого мы никогда не узнаем. Но мы знаем, как приняли весть примерно полсотни учеников Ёсиды Сёина. Они бросили все силы на свержение сёгуната и реформирование нации. Стыд за неготовность к встрече с чужаками, за упадок, в которое пришло японское общество, лег в основу того, что сегодня известно нам как Реставрация Мэйдзи.
Многие из тех, кто пришел к власти сразу после свержения Токугавы, были учениками Сёина. Среди них выделялся Кацура Когоро, прославившийся как один из «трех великих героев» Реставрации Мэйдзи. Новое правительство обратило стыд за отставание Японии в стимул для невероятно быстрой индустриализации страны. Япония смогла догнать и в конечном счете обогнать Запад по темпам модернизации. Неопрятный молодой человек, лишенный звания самурая, запустил процесс, за который, я подозреваю, он был рад умереть.
Глава 10. Ярость африканской королевы
Прежде чем обратиться к научному пониманию эмоций, определявшему развитие мысли и исторические перипетии на Западе в XX веке, давайте на некоторое время отвлечемся от Европы. Я хочу отправиться в ту часть света, где господствовал другой эмоциональный режим — основанный на идеях, отличных от изложенных Брауном и его последователями, — где развивался и по сей день развивается совсем иной взгляд на чувства. Давайте перенесемся на сверкающее побережье Западной Африки, где на рубеже XX века готовилась к битве королева акан.
Яаа Асантева, королева-мать племени эджису из ашанти, была в ярости. Веками ее народ торговал с британцами, воевал как против них, так и на их стороне. Когда-то у них была своя великая империя. В период экспансии она обогатилась за счет торговли золотом и, к сожалению, порабощенными преступниками и военнопленными. На протяжении XVIII и XIX веков эджису сражались с британцами и стали одним из немногих народов Африканского континента, успешно отбившим череду попыток колонизации. Однако в 1896 году британцам удалось наконец установить контроль над регионом, известным в то время как Золотой Берег, а сейчас — как южная Гана. Для британцев логичным шагом в привычном процессе завоевания стало смещение вождей ашанти и замена их марионеточными лидерами. Однако здесь они упустили из виду критически важный символ власти, а именно вполне конкретный трон. Трон, который очень хотел заполучить британский генерал-губернатор Фредерик Митчелл Ходжсон.
