Елизавета Петровна - [4]

Да и супругой французского короля она, пожалуй, тоже стать не согласилась бы, будь на то ее воля. Чтение историко-политических опусов, судя по всему, помогло ей найти свое призвание. В какой-то момент она обнаружила, что, представляя себя на месте какого-либо императора, короля или министра, получает удовольствие от самого процесса поиска оптимального решения. Радовалась, если ее мысли совпадали с тем, что реализовал, к примеру, Александр Македонский, Вильгельм Оранский или герцог Мальборо. Еще сильнее радовалась, когда находила более удачный вариант.

Полученные знания юная принцесса могла применять и для анализа коллизий, связанных уже с политикой ее отца. К примеру, богатую пищу для раздумий давал Персидский поход 1722–1723 годов. Покорение Дербента в течение одной кампании выглядело для обывателя очевидной победой. Человеку же политически подкованному было непросто искренне одобрить каспийскую акцию царя Петра, ибо те проблемы, которые возникли у России после блестящего завоевания вассальных Персии горских народов, в будущем не сулили империи ничего хорошего… Другое занимательное упражнение — оценка соратников царя: на что способны, к чему склонны генерал-прокурор Павел Иванович Ягужинский или канцлер Гавриил Иванович Головкин, генерал-полицмейстер Антон Мануилович Девиер или шеф Тайной канцелярии Петр Андреевич Толстой, братья Голицыны — сенатор Дмитрий Михайлович и генерал-фельдмаршал Михаил Михайлович — или президент Военной коллегии Никита Иванович Репнин, генерал-фельдцейхмейстер Яков Виллимович Брюс или первый проповедник государства псковский епископ Феофан Прокопович и конечно же губернатор Санкт-Петербурга Александр Данилович Меншиков.

Кстати, именно Меншиков после кончины 18 июня 1716 года царевны Натальи Алексеевны фактически исполнял обязанности воспитателя цесаревен и неплохо с ними справлялся. Могущественный сановник стал для подраставших девочек вторым отцом, а его близкие — второй семьей^{4}. Следовательно, юная Елизавета за долгие годы досконально изучила характер Александра Даниловича и имела ясное представление как о сильных, так и о слабых его сторонах. Наконец, центральное действующее лицо российской политической сцены — император Петр Алексеевич. У всякого великого человека непременно есть своя ахиллесова пята. Имелась таковая и у царя-реформатора, и бывшая «четверная лапушка» о ней конечно же ведала. 5 февраля 1722 года государь известил подданных об изменении порядка престолонаследия. Манифест о праве монарха назначить преемника по собственному усмотрению недвусмысленно свидетельствовал, с одной стороны, о его желании изменить традиционный порядок престолонаследия, с другой — об отсутствии у главы государства подходящей кандидатуры. Ведь царь желал завещать трон преемнику, а о преемнице даже не помышлял^{5}.

Елизавете Петровне в ту пору как раз исполнилось 12 лет (по тогдашним понятиям она достигла совершеннолетия и ее можно было выдавать замуж), и она только-только заинтересовалась политической историей. Два года — срок вполне достаточный, чтобы разобраться в азах нового увлечения и составить собственное представление о «профессии» государя. Учитывая то высокое положение, какое занимала Елизавета Петровна, вопрос, быть или не быть русской царицей, для нее не был праздным. К тому же ее не мог не вдохновлять пример тетки Софьи Алексеевны, семь лет (1682–1689) управлявшей Россией за спиной братьев-царей Иоанна и Петра. Да, Петр I видел в дочерях не наследниц, а невест, рассчитывая с их помощью заключить выгодные династические союзы. Чего бы ни желала сама Елизавета, ей пришлось бы покориться отцовской воле и забыть о всяких амбициях. Однако господин Случай осенью 1724 года неожиданно сыграл на руку принцессе и предоставил шанс раскрыться таланту, которым природа ее наделила.

Поздним вечером 8 ноября майор гвардии Андрей Иванович Ушаков арестовал камергера императрицы Екатерины Алексеевны Виллима Ивановича Монса. Вместе с ним под следствием оказались родная сестра придворного Матрена Ивановна Балк и наиболее верные его слуги. Хотя арестант и числился с мая того года обыкновенным камергером, а прежде камер-юнкером императрицы, де-факто он управлял всем двором и хозяйством супруги Петра Великого и обладал значительным влиянием. Разумеется, кристальной честностью молодой немец не отличался, брал взятки и подчас тратил небескорыстно казенные средства. Формально именно за это 16 ноября, спустя всего неделю после ареста, его и обезглавили у здания Сената. В эту причину конечно же никто не поверил, и по столице немедленно разнесся слух, что жестокость кары обусловлена «другими соображениями» — альковными. Мол, Монс и царица состояли в интимной связи, государь благодаря доносу интрижку разоблачил и жестоко расправился с придворным, наставившим ему рога.

Данная версия возникла сразу, легко завоевала симпатии публики и до сих пор считается истинной, приобретя канонический вид в монографии М. И. Семевского «Царица Катерина Алексеевна, Анна и Виллим Монс»^{6}. Однако голштинский камер-юнкер Ф. В. Берхгольц зафиксировал в дневнике 10 ноября 1724 года: «Поутру Остерман приезжал объявить герцогу по секрету, что император, наконец, твердо решился покончить дело Его Высочества и что обручение должно совершиться в Катеринин день». Как-то странно отреагировал Петр Великий на измену жены — не побил, не обругал, не поссорился и даже не обиделся, а обсудил с ней необходимость как можно быстрее обвенчать одну из дочерей с герцогом Гольштейн-Готторпским и приурочил обручение молодых к 24 ноября — дню именин жены.