Елизавета I Австрийская - [169]

Императрица безудержно изливает своей дочери душу: «Знаешь, я навсегда вычеркнула из моей жизни два слова — «надеяться» и «радоваться».

Даже слабая и уставшая, Елизавета по привычке не отказывается от ходьбы. Но поездки в Клаусхоф и в другие места будут проведены в гораздо более медленном темпе. Иногда на мгновение появляется веселое настроение, напоминающее о лучших временах, но потом словно тучи набегают — глубокая меланхолия, физическая слабость и душевная безутешность. «Я страстно желаю смерти, — однажды говорит Елизавета Валерии[543]. — Я не боюсь ее, потому что не хочу верить, что есть сила, жестокая, полагающая недостаточными земные страдания, достающая душу из тела с целью предания ее дальнейшим мучениям». Елизавета беседует с дочерью о несчастье и смерти, о жизни и о сущности Бога: «Человек слишком мал и жалок, чтобы ломать голову над сущностью Бога. Я уже давно не пытаюсь этого делать». Лишь одно императрица может сказать с уверенностью: «Господь прав и силен. Сильнейший всегда прав».

Вскоре наступает время отъезда Валерии к ее семье, Елизавета воспринимает это очень тяжело: «Дни, прожитые нами вместе, были прекрасны. Это нехорошо — так привыкнуть друг к другу за короткое время»[544]. Она отправляется в Бад-Брюккенау для дальнейшего лечения, а потом встречается в Ишле со своим супругом. Видерхофер вынужден начать новую программу лечения. Он и Франц Иосиф сходятся во мнениях в том, что надо официально заявить о состоянии здоровья императрицы, так как общественность сетует на ее отсутствие, а также объяснить невозможность участия Елизаветы в празднестве по поводу пятидесятилетнего пребывания Франца Иосифа на его посту. Они надеются таким образом косвенно повлиять на императрицу, заставить ее внимательней относиться к распоряжениям врачей. Появляется официальное сообщение от 3 июля 1898 года, уведомляющее, что появившиеся у императрицы анемия, воспаление нервов, бессонница и некоторое расширение сердца не позволяют ей исполнять ее серьезные обязанности, требуя методического лечения в Бад-Наухайме.

16 июля императрица уезжает из Бад-Ишля. Ее супруг никогда больше не увидит ее живой.

Франц Иосиф ничего не подозревает, на этот раз прощание дается ему особенно тяжело, уже на следующий день он сидит за столом, изливая печаль в письме. «Ты бесконечно удалена от меня, все мои мысли о тебе, я с болью думаю о бесконечно долгой разлуке, особенную меланхолию на меня навевают твои прибранные, пустые комнаты»[545]. Бесконечно долгое время, говорит император? Да, абсолютно верно.

Тем временем Елизавета прибывает в Наухайм, проехав через Мюнхен и посетив места, где она провела детство и юность. Но Наухайм не нравится ей. Воздух кажется недостаточно хорошим, повсюду ужасные берлинские евреи, от которых никуда не денешься, слишком мало прогулок, к чему примешивается боль от разлуки с родиной, со всем, что мило ее сердцу. Франца Иосифа радует то, что Елизавета думает о нем и выражает в письмах свою любовь. Он полагает, что его супруга привыкнет к Наухайму, только сейчас серьезно задумавшись о своем здоровье. У Видерхофера только два пациента, так как подруга императрицы Катарина Шратт также часто болеет. Врач обследует ее и находит ее такой же послушной, как и Елизавета, сообщая императору о ней так, словно это «императрица номер два»[546].

В Наухайме Елизавета отправляется к профессору Шотту с для обследования. Первое, с чего тот решает начать, — рентгеновский снимок сердца. «Нет, профессор, в этом нет необходимости». — «Но, ваше величество, это очень важно». — «Может быть, это важно для Вас или для моего брата Карла Теодора, но не для меня. Я не позволю терзать живое тело». Уходя, она говорит ассистентке профессора: «Знаете, я всегда фотографируюсь с большой неохотой, это всякий раз приносит мне несчастье».

Настроение императрицы оставляет желать лучшего. «У меня плохое настроение, я печальна, — говорит Елизавета, — семья может радоваться тому, что я никуда больше не собираюсь»[547]. Императрица соблюдает строжайшее инкогнито, не принимая абсолютно никого. «Передайте Видерхоферу, — пишет она своей дочери в пылу гнева, — что я и представить себе не могла, как здесь ужасно. Я совсем больна душой. Сам Баркер находит, что мое состояние ничем не отличается от лета в Александрии. Изо дня в день я теряю человеческий облик, тянусь к редким здесь тенистым местечкам, редким поездкам на поезде с Ирмой, тем но менее меня совершенно замучили пыль и мухи»[548]. Елизавета не может ждать ни дня, зная, что может уехать в чистую, наполненную воздухом гор Швейцарию. Она хочет в Каукс и просит императора непременно навестить ее там. Но Франц Иосиф и думать не может о том, чтобы покинуть империю сейчас, при царящей в стране тяжелой обстановке.

Чтобы избежать церемонии прощания, Елизавета покидает Наухайм, прибегнув к маленькой хитрости. Она говорит, что желает предпринять поездку в Хомбург через Маннхайм, но в действительности просто не собирается возвращаться. Свита и багаж следуют за ней. В Хомбурге она въезжает во двор замка на простой пролетке. Появляются часовые и останавливают извозчика: «Сюда нельзя». — «Но я императрица Австрии». Ей не верят, смеются и ведут на вахту. Один унтер-офицер отдает приказ в замок: