Эликсир для избранных - [5]

Кроме таблички с фамилией о прадеде напоминали чашки и молочник из тончайшего полупрозрачного китайского фарфора. Они казались такими хрупкими, что было страшно даже прикоснуться к ним, не то что пить из них.

— Откуда у нас это? — спросил я однажды маму.

— Это прадедушка привез с Русско-японской войны, — ответила она.

Я был поражен. Подумать только, оказывается, прадедушка был участником исторических событий! Я, домашний книжный мальчик, уже одолел к тому времени «Цусиму» Новикова-Прибоя и знал кое-что о провальной политике царизма на Дальнем Востоке.

— А где прадедушка воевал? — поинтересовался я, в душе надеясь услышать про оборону Порт-Артура.

— Не знаю, — ответила мама.

— А в каких войсках он служил?

— В кавалерии, я полагаю.

Вот здорово! Я представил себе прадедушку скачущим в атаку с шашкой наголо, но следующее мамино сообщение меня сильно обескуражило.

— Он лечил казацких лошадей, — сказала она будничным голосом.

— Почему лошадей? — удивился я.

— Потому что он был ветеринар.

Героический образ предка померк. Я видел живого ветеринара. Когда жившая у нас в доме лайка Чарли заболела, лечить ее пришел несимпатичный дядька в мятых брюках и грязноватом халате. Звали дядьку, как сейчас помню, Игорь Евсеевич, и от него неприятно пахло. Видимо, мама почувствовала, что принизила прадеда.

— Он начинал как ветеринар, — поправилась она, — вообще-то он был физиологом.

Слово «физиолог» ничего мне не говорило.

— Он изобрел лизаты, — добавила мама что-то уж совсем непонятное.

Услышав это слово, я снова вспомнил Чарли, который любил лизать мне лицо.

— Лизаты? Что такое лизаты? — спросил я.

— Э-э-э… Ну, это такие вещества… специальные, с помощью которых можно лечить разные болезни.

Видимо, мама тоже не слишком хорошо разбиралась в научных теориях Павла Алексеевича Заблудовского.

— Это как лекарства? — продолжал допытываться я.

— Вроде того…

Итак, прадедушка Павел Алексеевич был физиологом и изобретал лекарства. Этого было вполне достаточно для восьмилетнего мальчика. Беда в том, что и сорок лет спустя мои представления о работах академика Заблудовского оставались примерно на том же уровне. В семье обсуждалась, да и то редко, только смерть прадеда. Официальная версия гласила, что Павел Алексеевич почувствовал себя на работе плохо, вернулся домой, где в это время никого не было, прилег отдохнуть, заснул и во сне умер от сердечного приступа. «Благословенная смерть!» — всякий раз повторяла мама. Несколько коротких фраз, которые никогда не менялись и со временем превратились в некий канонический текст. Так это предание и передавалось в нашей семье из поколения в поколение. Так оно дошло до меня, и я впитал его вместе с другими семейными преданиями и мифами. Да, так оно все и было… Но мне отчего-то всегда чудилось в кончине прадеда что-то загадочное, что-то странное.

Москва, наши дни

Взятые мною на себя обязательства делали неизбежным визит на Новинский и истребование у мамы прадедова архива. Я решил не откладывать дело в долгий ящик и в тот же вечер отправился повидать родственников.

…Я вошел в прохладный подъезд и огляделся. Есть места и предметы, которые остались такими же, какими они были давным-давно, такими, какими их видели люди, которых уже нет… На Новинском все или почти все было так же, как и восемьдесят лет назад. И Павел Алексеевич Заблудовский, который вошел сюда в тот роковой день 19 сентября, видел то же самое, что видел и я. Ну, разве что был еще стол, за которым сидела консьержка. И стены, возможно, были выкрашены в другой цвет. И вообще все было поновее, стекла в парадном — чистые и прозрачные, лак на деревянных перилах — свежий.

Я поднялся к лифту и нажал кнопку вызова. Где-то в вышине мягко ухнул мотор, и механизм пришел в движение. Противовес поплыл вверх, а кабина начала спускаться, как-то по-особенному цокая на каждом этаже. Я помнил все эти звуки с детства. И еще я помнил, каким лифт был раньше — буржуазным, отделанным коричневым деревом, с дверями-половинками, которые надо было открывать и закрывать руками. А еще в кабине был маленький диванчик, чтобы пассажиры могли присесть, и зеркало. Потом этот лифт заменили на другой, более современный. Но мне было жалко, что больше нет того старого лифта. Я всегда любил старые вещи и с трудом привыкал к новым…

Дверь открыла сестра Катерина. Она была на восемь лет моложе меня и жила в нашей старой квартире вместе с мамой и сыном Виктором. Катин муж — наследник грузинских князей, веселый гуляка и редкостный бездельник Георгий Лордкипанидзе — безвестно отсутствовал уже пятый год. Время от времени я заводил с сестрой разговор о том, что надо бы как-то определиться.

— Кому надо определиться? — безмятежно спрашивала Катя, глядя на меня своими прозрачными голубыми глазами.

— Ну, с Георгием определиться…

— Это как же?

— Развестись с ним.

— А можно заочно?

— Не знаю… Наверное. Надо посоветоваться с юристом.

— Надо, — соглашалась Катя, но ничего не предпринимала, и все оставалось по-прежнему.

Я пытался ее вразумить, говорил, что такое положение дел ненормально. Указывал на то, что оно чревато разными осложнениями, в том числе имущественного характера.