Ели халву, да горько во рту - [31]

– Хорошо тренирует руки. У врача они должны быть твёрды.

Николай Степанович медленно прошёл вдоль стены дома, сделал несколько шагов в сторону, раздвигая тростью ветви кустарника и траву. Наконец, наклонившись, он осторожно поднял с земли чернильницу:

– Кажется, это та самая, которую выбросил покойный князь.

– И что же? – пожал плечами Жигамонт, закуривая трубку. – Вполне логично, что она лежит здесь.

– Логично, логично, – кивнул следователь. – А пепел за кустом акации столь же логичен?

Доктор приблизился и склонился над местом, куда указывал Николай Степанович.

– В самом деле, пепел… Кажется, папиросный. Как это вы углядели? Я бы не заметил в траве.

– Профессиональная наблюдательность. К тому же трава в этом месте примята. Здесь какое-то время стоял некто и курил папиросы. Причём, судя по этому окурку, – Немировский поднял с земли окурок и, показав Жигамонту, завернул в платок и убрал в карман, – это были очень дешёвые папиросы. И выкурено их было больше одной, но прочие окурки куривший заботливо убрал, а один, вероятно, просмотрел или обронил. К дому этот человек не приближался, соответственно, и следов его не осталось. Заметьте ещё, Георгий Павлыч, из-за этого куста прекрасно видно окно покойного князя, из которого любой скрывающийся здесь будет незаметен.

– Простите, Николай Степанович, – Жигамонт нахмурился, – какое это всё имеет значение, если князь покончил с собой?

– Значение, доктор, может иметь всё, и ни одна деталь не должна быть упущена.

– Бог в помощь, – раздался негромкий, резковатый голос.

Немировский обернулся. На выложенной булыжником дорожке, опираясь на посох, стоял высокий, худой священник с суровым лицом и длинными белыми волосами. Высокий лоб его пересекала глубокая, похожая на шрам морщина, а глаза были устремлены то ли внутрь себя, то ли в какие-то неведомее дали, но только не на человека, к которому он обращался.

– Здравствуйте, отец Андроник! – обратился к священнику Георгий Павлович. – Позвольте вам представить Николая Степановича Немировского.

– Доброго здоровья, батюшка, – следователь приблизился к отцу Андронику.

– Вы что-то искали там? – спросил тот отрывисто.

– Чернильницу, которой покойный князь перед смертью разбил окно.

Отец Андроник перекрестился:

– Великий грех, великий грех… А всё оттого, что души хладны, от Христа отпали.

– Разве князь не веровал?

– Как сказать… – священник неопределённо повёл плечами. – Может быть, и верил. Да только в ересь впал. Увлёкся протестантским учением. На службу не ходил, Святых Тайн не приобщался. Вот, и результат. Нонче в газетах пишут, будто много самоубийц сделалось. И всё больше из благородных, из образованных. А чему удивляться, коли дух растлён? Зело мудры все стали. В нашем уезде господа многие в Божий Храм лишь по праздникам являются. И то только потому, что полагается вроде, друг перед другом показаться надо, а то бы и вовсе дорогу забыли.

– А Олицкие? – спросил Немировский.

– А что Олицкие? То же и они.

– Вам не кажется странным, что в столь короткое время уже третья смерть в доме?

– На всё воля Божья.

Отец Андроник явно не отличался разговорчивостью, но Николай Степанович не спешил сдаваться.

– Вы давно здесь служите?

– Три года.

– И хорошо знаете вашу паству?

– Кого как.

Лаконичность – Божий дар. Но лаконичность допрашиваемого – большой порок, который всегда раздражает следователя. Не вовремя появился этот аскетичный старец: Николай Степанович ничего не успел узнать о нём, а, следовательно, и подготовиться к разговору. Тем более, что беседовать с лицом духовным часто сложнее, нежели с человеком мирским. А отец Андроник, по всему видно, не относился к категории простых сельских батюшек, словоохотливых и, по сути, вполне мирских. Этот священник был суров, умён, сдержан и не расположен к праздным разговорам.

Повисшее на несколько мгновений молчание прервал доктор Жигамонт:

– Прошу меня извинить, но я должен проведать Екатерину Васильевну. Увидимся вечером!

– Да, да, разумеется, – кивнул Немировский, возвращая доктору трость.

Когда Георгий Павлович ушёл, отец Андроник, всё так же не глядя на собеседника, спросил:

– Хотите узнать более о князьях Олицких?

– Хотел бы, – ответил Николай Степанович. – Всегда полезно иметь представление о людях, в гостях у которых находишься.

– Зело верное замечание. Только не следовало бы вам лукавить, господин Немировский. Не простое любопытство у вас. Но уж я пытать не стану: дело ваше, почто вы здесь следствие учиняете. Задавайте свои вопросы: на что смогу, ответствую.

– Благодарю. Вы хорошо знаете эту семью?

– Давайте пройдёмся немного. Стоять нонче холодно, – сказал священник и двинулся вперёд по дороге, опираясь на посох. Ветер развивал полы его простой чёрной рясы, пошитой из грубой материи. Пройдя несколько шагов, отец Андроник заговорил вновь:

– Кому же лучше знать её, когда почти все они исповедуются у меня. Только вам сие всё одно ничего не даст.

– Тайна исповеди, понимаю. Но я хотел бы узнать о князьях лишь в общих чертах… Ведь есть же у вас какое-либо мнение на их счёт?

– Есть, но не думаю, что мне стоит его высказывать. Сие есть соблазн судить других. Скажу лишь, что из сего семейства мне люб юный Родион. Сей отрок с неспокойным духом, ищущий. Для него середины не может быть. Он или всецело предастся Богу, или отшатнётся от Него. В последнем случае всю жизнь будет страдать и, может быть, окончит дни, как его брат… Владимир Александрович был гордый человек. Я всегда знал, что он дурно кончит. Такие люди либо стреляют кого-нибудь, либо стреляются сами… А иногда успевают и то, и другое.