Елена Троянская - [4]
— Девочка должна жить в Спарте, в Спарте. — Теперь старухин голос звучал как плеск воды в колодце у входа в Дельфы: глухо, словно из глубины. — Она посеет вражду между Азией и Европой, из-за нее начнется великая война, и множество греческих мужей погибнет!
— Пустите меня, пустите! — кричала я.
Но отец держал крепко. Старуха громко дышала, ужасный звук, исходивший из ее груди, напоминал полухрип-полурычание. Мать стояла поодаль недвижно, окаменев. Больше всего пугала меня беспомощность родителей перед этой старухой. Как будто она обладала загадочной силой, которая парализовала их.
— Троя, — бормотала она, — Троя…
Внезапно чары рассеялись. Старуха затихла, перестала хрипеть и отпустила мою голову. Кожа под волосами горела. Я обмякла на руках у отца.
Мы продолжили свой путь в гору, к знаменитой пифии, которая сидит в потаенном зале и вдыхает пары земли — так она разговаривает с Аполлоном и передает его слова людям[1]. Отец вошел к ней. Не знаю, что она сказала ему. Я никак не могла оправиться от потрясения после встречи со старухой.
— Эта старуха — сивилла. Так называют женщин-пророчиц, которые пришли с Востока, — пояснила мне Клитемнестра. — Она бродит по свету и предсказывает будущее. Сивиллы древнее оракула и важнее его.
Уж Клитемнестра-то разбиралась в таких вещах. Во-первых, она на шесть лет старше меня, а во-вторых, много времени уделяла изучению гаданий и предсказаний оракулов.
— Все, что говорит сивилла, сбывается. Всегда. Оракул — другое дело. Тут бывает по-разному, иногда он только сбивает с толку. И на самом деле все происходит не так, как подумали люди.
— Почему сивилла схватила Елену? — спросил Полидевк.
— Сам знаешь почему.
Клитемнестра посмотрела ему в глаза.
— Но я, я-то не знаю! — встрепенулась я. — Пожалуйста, объясните мне!
— Не мне объяснять тебе, — ответила сестра. — Спроси матушку.
И она засмеялась странным смехом, напугав меня не меньше сивиллы.
У меня создалось впечатление, что мы крайне поспешно вернулись во дворец дедушки и бабушки. Отец с матерью часто уединялись, вели долгие разговоры со старыми царем и царицей, родителями матери, поэтому я была предоставлена себе и целыми днями бродила по пустым залам дворца. О, как мне там все не нравилось, и голова болела после железной хватки Сивиллы. Прикасаясь к волосам, я чувствовала под ними корочки струпьев.
«Великая война… Много греческих мужей погибнет… Троя…» Я не понимала смысла этих слов, видела только, как напугали они отца и мать — и даже Клитемнестру, которая никогда не ведала страха, готова была вскочить в колесницу с необъезженными лошадьми, нарушить любые запреты и правила.
Я нашла зеркало и попыталась исследовать ранки на голове. Я крутила зеркало так и этак, но безуспешно. Клитемнестра, войдя, выхватила зеркало у меня из рук.
— Нет! Ни за что! — крикнула она.
В ее голосе был неподдельный ужас.
— Не могла бы ты осмотреть мне макушку? — попросила я. — Мне не видно, что там.
Клитемнестра раздвинула мои волосы одной рукой.
— У тебя тут царапины, но не очень глубокие.
Другой рукой она крепко сжимала зеркало, отведя его подальше от меня.
Так я узнала, что мне запрещено смотреться в зеркало. Простая с виду вещица: отполированная бронзовая поверхность дает мутное, неотчетливое отражение. Мне почти ничего не удалось разглядеть. Лицо, которое мельком глянуло на меня, мало соответствовало моим представлениям о собственном облике.
Можем ли мы мысленно представить собственное лицо? Думаю, нет. Мне кажется, мы воображаем себя невидимками, вовсе не имеющими лица, способными сливаться со всем, что нас окружает.
Матушка довольно часто разглядывала себя в зеркале. Теперь мне кажется, будто всякий раз, войдя к ней, я заставала ее за этим занятием: она сидит перед зеркалом и то приподнимет брови, то повернет голову, чтобы увидеть профиль, то облизнет губы. Иногда она улыбалась своему отражению, но чаще хмурилась и вздыхала. Завидев меня, она всегда клала зеркало полированной поверхностью вниз, а однажды и вовсе села на него — чтобы я не взяла.
Была ли мать хороша собой? Очаровательна? Соблазнительна? Красива? В языке существует много слов для обозначения приятного впечатления, которое внешность человека производит на наши чувства. Я должна сказать — да, мать обладала всеми перечисленными качествами. Лицо у нее было, как я уже упоминала, узкое и длинное, что странно: в нашем роду преобладали круглые или овальные лица. Тонкий нос идеальной формы, как лезвие, рассекал ее лицо. Раскосые глаза широко поставлены. Они-то прежде всего и притягивали внимание: большие глаза играли главную роль в ее лице, но никогда не смотрели прямо в ваши глаза. Ее внешность поражала еще одной особенностью: удивительной яркостью красок. Кожа ослепительной белизны, волосы черные как смоль, а румянец на щеках, казалось, пылал огнем. Шея была длинная, тонкая, очень изящная. Мне казалось, такой шеей нельзя не гордиться, но когда однажды служанка сказала матери, что у нее лебединая шея, та приказала ей выйти вон.
Мать звали Леда — по-моему, очень красивое имя. Оно значит «женщина», и мать действительно отличалась удивительной женственностью. Выбрав такое имя, бабушка с дедушкой помогли, наверное, развиться этому качеству.
