В тесной каюте корабля, прокладывавшего свой путь по высоким волнам моря, я мучительно рождалась заново. Я ослабела, меня мутило, я лежала на койке, которая брыкалась и подпрыгивала, не давая покоя ни днем, ни ночью. Но все это меня не волновало; хуже, чем мне было тогда, человеку быть не может, вне зависимости от обстоятельств и окружения. Я чувствовала себя так, словно мне предстоит вечно лежать на вонючей койке в темноте. Я была мертва — мертва, как Цезарь.
Тесная каюта, отсутствие света, запах и плеск воды — все казалось ужасным повторением того пути к Цезарю, который я проделала, завернутая в ковер, четыре года назад. Целую жизнь тому назад. Сейчас меня увозили от него, и я знала, что никакие земные пути уже не сведут нас. Тогда мое сердце бешено колотилось от рискованной игры, теперь же, перенеся чудовищный удар, оно еле билось. Шли дни, а я оставалась пленницей этой сырой раскачивающейся каюты; у меня возникало странное ощущение, будто время потекло вспять и я возвращаюсь в темноту влажного материнского чрева, в забвение, в ничто.
Я не ела. Я не просыпалась — или, может быть, не спала. И не думала. Мыслей у меня не было, но я видела сны — неотступные, непрестанно кружившие вокруг меня. Мне снился Цезарь; я видела его то живым и полным сил, то на погребальных дрогах, пожираемого пламенем. Когда я начинала метаться, кричать или бормотать в бреду, Хармиона всегда оказывалась рядом со мной, брала за руки, успокаивала. Я поворачивалась, опять закрывала глаза, и демоны сна забирали меня обратно.
Мне удалось продержаться в Риме до отплытия, и те дни походили на кошмар больше, чем страшные сны, донимавшие по ночам. Но воспоминаний у меня почти не осталось: все, что происходило после похорон, воспринималось смутно. Я покинула Рим, вот и все. Уехала, как только смогла, хотя и не сбежала прямо с Форума на готовый к отплытию корабль. И лишь оказавшись в безопасности на борту и увидев, как побережье Италии исчезает вдали, я вошла в каюту, легла и умерла.
Хармиона делила со мной ужасную каюту, день за днем сидела рядом, читала мне, пыталась отвлечь от всепоглощающего мира сновидений. Она заказывала поварам подкрепляющие блюда — похлебку из свежевыловленной рыбы, вареный горох и чечевицу, медовые лепешки — но вид и запах еды вызывал лишь тошноту, из-за чего я чувствовала себя еще хуже.
— Ты исхудала, как мумия, — укоряла меня Хармиона, обхватив мое запястье кольцом своих пальцев. — Разве это царская рука? Будь на ней браслет кандаке, тебе не хватило бы сил поднять ее.
Она пыталась шутить:
— Слышала, что твой предок Птолемей Восьмой был не в меру тучным. Ты хочешь искупить это, превратившись в скелет?
Она взывала к моей гордости:
— А если бы Цезарь увидел тебя сейчас?
Но все было бесполезно. Порой мне чудилось, что Цезарь поблизости, что он наблюдает за мной, понимает мое состояние и сочувствует — ведь он сам страдал падучей. В другие моменты мне казалось, что он исчез без следа, полностью, оставив меня в этом мире без защиты и в полном одиночестве, словно я никогда не была ему близка. Тогда я думала: не имеет никакого значения, как я выгляжу. Его нет, он больше никогда меня не увидит.
Дни, однако, шли, и поскольку я все же не умерла, а жизнь — если то была жизнь — в конечном счете берет свое, я постепенно родилась снова, появилась на свет из поглотившей меня невесомой, лишенной времени тьмы. Когда я снова вышла на палубу, мне показалось, что слишком яркий свет режет глаза, слишком сильный ветер обжигает кожу, а чрезмерная синева моря и неба невыносима для взора. Чтобы смотреть в сторону горизонта, где эти ослепительно синие пространства сходились вместе, мне приходилось прищуриваться. Больше ничего видно не было — ни суши, ни облаков.
— Где мы? — спросила я Хармиону в тот первый день, когда она вывела меня на палубу.
Голос мой дрожал и звучал едва слышно.
— Посередине моря — на полпути к дому.
— А, да.
По дороге в Рим я живо следила за маршрутом и желала, чтобы ветры наполняли паруса и подгоняли нас как можно быстрее. Теперь я не имела ни малейшего представления о том, сколько времени мы находимся в море и когда прибудем на место. Это меня не волновало.
— Мы отплыли из Рима почти тридцать дней тому назад, — сказала Хармиона, пытаясь разжечь во мне хоть какой-то интерес или, по крайней мере, вернуть мне осознание времени.
Тридцать дней. Значит, Цезарь мертв уже почти тридцать пять дней. Сейчас любая дата для меня соотносилась только со смертью Цезаря. До того или после и насколько раньше или позже.
— Сейчас уже начало мая, — мягко сказала Хармиона, стараясь вразумить меня.
Май. В это время в прошлом году Цезаря не было в Риме. Как раз в мае он выдержал свою последнюю, как выяснилось, битву, при Мунде в Испании. Оставался почти год до того дня, когда он пал под ударами убийц. Год назад я ждала его в Риме.
Но ждать его возвращения пришлось долго. Вместо Рима он отправился в свое поместье в Лавик и там написал завещание — документ, в котором он назвал своим наследником Октавиана, а нашего сына Цезариона не упомянул вообще.
