Элеазар, или Источник и куст - [11]

Мать и дочь сговорились не рассказывать Элеазару и Бенджамину обо всех ужасах, что им довелось увидеть в лазарете. Ибо пастор явно острее других страдал от перипетий этого жуткого плаванья. Ему чудилось, будто какая-то злая сила увлекает его в ад, и он горько упрекал себя в том, что обрек своих близких на мучения. Сам он искупал этим отъездом грех убийства, но ведь их руки не были обагрены кровью, так зачем же он вынудил страдать невинных?!

Однако, вскоре воображение Элеазара, питаемое мифологией и религией, побудило его рассматривать этот подпалубный лазарет как переднюю смерти, которая имела убедительнейшее оправдание. Он вспомнил изречение, которое Плутарх в своих знаменитых биографиях приписал Помпею; ганзейские города сделали эти слова своим девизом: "ЖИТЬ НЕОБЯЗАТЕЛЬНО. НО ПЛЫТЬ НЕОБХОДИМО". Отсюда следовал печальный, но неопровержимый вывод: плывущий жив лишь временно, на тот краткий миг, что волны бытия несут его от жизни к смерти. А разве морские дали не были схожи с потусторонним миром? Стало быть, если эти умирающие оплатили свое плаванье и настояли на том, чтобы подняться на борт, они явно стремились к более скорой и легкой, более мирной кончине, нежели та, что ожидала их на суше.

Этот вывод подтвердили и слова, обращенные к Элеазару при обстоятельствах почти невероятных. В то утро он вызвался сопроводить погребальной молитвой троих умерших. Первого отправили в воду без всяких затруднений. Когда же Элеазар произносил молитву над вторым, то при словах "ДАРУЙ ЕМУ, ГОСПОДИ, ВЕЧНЫЙ ПОКОЙ И ДА ВОССИЯЕТ НАД НИМ СВЕТ МИЛОСТИ ТВОЕЙ" он вдруг увидел, как зашевелился брезент, покрывавший тело. Пастор уже собрался было крикнуть, позвать на помощь, но тут край брезента откинулся, и взору его предстало изможденное, хотя и молодое, лицо. Человек прижал палец к губам и почти беззвучно прошептал: "Умоляю тебя, во имя Господа, молчи, дай мне уйти спокойно!" Элеазар смолчал, больше из потрясения, чем сознательно. Тело скрылось в серых волнах, а пастора еще долго терзало сознание, что он стал пособником самоубийства.

Все эти кошмарные дни и ночи протекали настолько однообразно, что пассажиры давно перестали вести счет времени; они уже не помнили, когда отплыли и сколько еще дней отделяет их от прибытия. Вокруг был Океан, один только Океан, пространство, где время не существует.

Теперь Элеазар понял, что предпринятое им путешествие станет для него постоянным уроком и будет озарять его веру. Недаром же считается, что путешествия просвещают, — ведь и впрямь каждый их этап несет человеку новые откровения! Вот и мертвецы, ежедневно, на его глазах, уходившие в морскую пучину, многое поведали Элеазару о вечном мраке.

В потустороннем мире души усопших не составляют того бесчисленного сборища, каким оно видится живым. Это не так! Число их, разумеется, велико, но, тем не менее, ограничено, ибо непрестанная череда душ недавно умерших людей занимает место тех, что бесследно растворяются в небытии. Ведь ушедшие от нас существуют по ту сторону добра и зла ровно столько, сколько о них помнят живущие. Мертвые питаются лишь этими воспоминаниями и исчезают навсегда, стоит последнему человеку, знавшему их на земле, посвятить им последнюю мысль. Души ведут существование, которое являет собою отражение мыслей живых. Чья-нибудь великая тень вдруг озаряется ярким светом, и голос ее обладателя начинает звучать мощно, подобно медной трубе или бронзовому колоколу. Значит там, на земле, собравшаяся толпа восславила его память. Или более скромный пример: женщина, призрак старухи, внезапно окрашивается робким намеком на цвет; в этот миг ребенок положил цветок на ее могилу.

11

Пройдя по сходням и впервые ступив на землю Нового Света, Элеазар испытал чувство великого свершения. У него мелькнула мысль пасть на колени и поцеловать эту землю, но он сдержался из боязни, что окружающие сочтут подобный жест напыщенным и нелепым. Суша показалась путешественникам, пережившим сорокадневную качку, странно устойчивой. В светлом холодном небе стояло ярое весеннее солнце; в его сверкании все вокруг, и дома и люди, обретало графически — четкие контуры. Ирландцы напряженно вслушивались в чужое, поразившее их своей застылой чистотой безмолвие. Многоголосые хоралы ручьев и рек, вкрадчивый шепот дождя, хлюпанье воды в цистернах, неумолчные монологи фонтанов, все эти ласковые, влажные звуки — голоса самой Ирландии — отныне безвозвратно канули в прошлое. И люди, позабыв о тяжких страданиях на родине, внезапно ощутили острую тоску по своему зеленому острову и его туманам. Эстер с любовной печалью прижимала к груди "Весенние голоса” — арфу из сикоморы.

Новый Свет, в глазах Элеазара, обладал яркими неоспоримыми достоинствами юности и сулил великие откровения. Дети реагировали на открывшуюся им невиданную картину совсем по — разному. Бенджамин, опьяненный свободой после шестидневного заключения, носился взад-вперед, точно спущенный с цепи щенок и бурно восторгался всем подряд. Кору же, напротив, первые неожиданные впечатления повергли в долгие раздумья. Так, ее глубоко поразил вид черных женщин и мужчин в толпе на набережной. Она никогда не видела негров и теперь зачарованно взирала на их шоколадную кожу, темные лица, экзотические одежды. Ее восхитили сложные прически женщин, их крошечные ушки, вычурность и пестрота украшений и нарядов, особенно ярко выделявшихся на стройных, словно вырезанных из черного дерева телах. Эстер покоробило нескромное внимание дочери к этим людям, и она сердитым взглядом напомнила ей о приличиях. Кора подняла голову и бесхитростно спросила: "Почему в Новом Свете живут и белые тоже?"