Эль-Ниньо - [14]

— Вот так номер! — удивился Ваня. — А чего ради ты тогда тут горбатишься?

— Долго объяснять, — сказал я.

Временами на меня самого находили сомнения, есть ли смысл в этих измерениях. Я сомневался не в том, стоит их делать или нет, а в том, правильно ли я их делаю, не окажется ли так, что вся работа пойдет насмарку. Лекции по метеорологии, которые нам читали два года, прошли мимо меня, сам удивляюсь, как я умудрился почти ничего не запомнить из такого большого курса. С гидрологией та же история. Помню только, как отчаянно боролся со сном на лекции доцента Христофорова по методике гидрометеорологических измерений. Христофоров бубнил себе под нос «методы — методика — методология», чертил на доске непонятные схемы, медленно и аккуратно выводил каждую буковку, противно скрипя мелом по доске. Он специально выделывал эти штуки с мелом, чтобы не давать людям спокойно спать. Много бы я дал сейчас, чтобы вновь оказаться на этой лекции, но, как сказал бы Ваня, пузырь времени уже лопнул и обратно его не вернешь. Приходилось действовать интуитивно.

Я организовал временный метеопост — мне очень нравится это слово — метеопост, в нем есть что-то военное. Три раза в сутки, каждые восемь часов я измерял температуру воздуха, давление, скорость ветра, температуру поверхности воды, высоту прилива.

Температура поверхности воды была для меня самым важным показателем, и самым проблемным. Даже человеку, ничего не смыслящему в методах измерений, ясно, что мерять температуру поверхности лучше не в зоне прибоя, черпая воду ведром с борта траулера, а в открытом море. Но открытое море было для меня недоступным. Приходилось орудовать ведром.

Для того, чтобы измерить скорость и направление ветра, я уходил с Пляжа и поднимался на обрыв. Наверху сидели люди Камачо, которых он оставил нас охранять — два юнца лет по пятнадцать в военной форме не по размеру. На полицейских они были не похожи, скорее всего, парни из деревни, «дружинники». Правда, автоматы у них были настоящими, очень похожие на немецкие «шмайсеры» времен Второй мировой войны. Они устроили навес из веток на краю леса, в ста метрах от обрыва. Один постоянно торчал на обрыве, наблюдая за нами, второй отдыхал под навесом. С ними была огромная собака, доберман, которую днем они привязывали к дереву рядом с навесом, а ночью отпускали. Несколько раз я пытался с ними заговорить. На мои корявые фразы из трех слов, которые я знал на испанском, отвечал только проклятый доберман. Он рычал и скалил желтые зубы, а стоило мне приблизиться — бросался. Пареньки едва удерживали его на привязи и жестами показывали мне, чтобы бы я держался подальше.

«Нечего с ними разговаривать», — сказал Дед, когда я рассказал ему про свои попытки наладить контакт. — «У них своя работа, у нас своя».

К моим измерениям он относился серьезно и с пониманием. Каждый раз, когда старший механик собирался на «Эклиптику», он спрашивал меня, не зачерпнуть ли ведро воды на обратном пути, помог починить и настроить анемометр. Время от времени справлялся, как ведут себя давление и температура. Мне очень нравилось говорить ему, что давление падает или увеличивается. Если падало — Дед хмурился, погода могла испортиться, что нам было совершенно не нужно. С погодой пока везло. Глупо, конечно, но в глубине души мне казалось, что отчасти в этом есть и моя заслуга. Я на посту, держу ситуацию под контролем.

Пока я отвлекся на свои мысли, Ваня развил теорию временных пузырей до невероятных масштабов.

— Пока один пузырь летит, можно надуть второй, и даже третий! — оживленно рассказывал он. — Понимаешь, о чем я? Ты как бы живешь сразу на нескольких временных отрезках, и можешь заглянуть в будущее, ненадолго, конечно, на один пузырь вперед.

— Я и так вижу будущее, — сказал я. — Сейчас вернется Дед, увидит, что за снасть еще не принимались, и надает нам по шее.

— Эх, Константин! — вздохнул Ваня. — Скучный ты человек! — он сел и взялся за леску. — Тебе глаза открываешь, а ты все со своей снастью! — он посмотрел на часы. — О! Скоро вахте конец! Хоть искупаюсь…

— Вахту почему-то не в пузырях меряем, а по часам, — заметил я.

— Как ни меряй, неделя прошла, а за нами так никто и не приплыл, — сказал Ваня.

Он был прав. «Самый крайний срок», как выразился капитан Горобец, закончился, а мы по-прежнему были на Пляже одни, и горизонт был пуст.

Каждый вечер после ужина я вырезал на деревянной крышке ящика из-под тушенки аккуратную зарубку. Это был наш робинзонский календарь. Когда зарубок стало семь, я перечеркнул их общей чертой. Это означало, что прошла неделя. Когда к семи зарубкам добавилось еще две, Дед решил поговорить. Мы только что закончили ужин — консервированную гречневую кашу с мясом, пили чай, и Дед произнес, глядя на пламя костерка:

— Похоже, там возникли проблемы.

Стало сразу понятно, где «там», мы с Ваней переглянулись.

— Горобец оставил деньги, — продолжил Дед, — двести долларов. На случай, если возникнут проблемы. Этого хватит, чтобы добраться до Лимы. В Лиме — наше посольство, в Кальяо — представительство пароходства. Главное, добраться до Ило, оттуда наверняка ходят автобусы в какой-нибудь большой город, а уже оттуда — в Лиму. Если вы завтра выйдете, через два-три дня по-любому будете на месте. А там — на самолет, и в Москву.