Экзотические птицы - [45]

Мышка, не включая света, сидела у себя в кабинете за чайным столом и в задумчивости доскребала последнее пирожное мельхиоровой ложечкой. Пирожное было любимое — пропитанная ромом ароматная шоколадная «картошка». Оставить его на тарелке было выше Мышкиных сил. На сегодня она сделала уже все, что было нужно, и могла уходить, но отчего-то все медлила, все чего-то ждала. Она даже сама оформила протокол консультации приглашенного к той самой больной с головной болью профессора-невролога-, хотя это была обязанность Дорна — больная была его, — с тем чтобы у него был лишний повод зайти к ней в кабинет, но Дорн не зашел. То, что он был еще в отделении, она знала наверняка — несколько раз она выходила и видела, что дверь в ординаторскую прикрыта, но не закрыта на ключ. В целом все было спокойно. Дневные сестры ушли, заступившие на ночное дежурство занимались привычными обыденными делами; больные, размещенные в отдельные палаты, в которых были удобные ниши с телевизорами и мягкой мебелью для приема гостей и небольшие комнатки-кухни, где можно было с удобством приготовить чай, сервировать стол, практически не выходили в коридор — не было надобности. Маша решила перед уходом еще раз пройти по палатам, навестить каждого больного.

Их было немного, всех она знала наперечет, и все они лежали на своих местах. В палатах не было холодно. Проблема отопления решалась с помощью стеклопакетов и электрических батарей, и в то время, когда вся больница мерзла, в «Анелии» было достаточно комфортно, тепло и светло. Маша отметила, что, если бы не функциональные кровати, стоящие посреди комнат-палат так, чтобы к ним, в случае надобности, удобно было подойти со всех сторон, да не бледные, болезненные лица пациентов, комнаты отделения больше напоминали бы заграничный отель средней руки, чем больницу.

Больная с головной болью спала при ярко полыхающих лампах. Жалюзи в ее комнате были закрыты. Она, как заметила Тина, предпочитала днем находиться в темноте, вечером же и ночью в ее палате ярко горел свет.

Муниципальный чиновник из соседних апартаментов, накануне вышедший из сильного приступа стенокардии и так и эдак переваривающий слова приглашенного на консультацию профессора-кардиохирурга насчет возможного в ближайшее время аортокоронарного шунтирования, рассеянно просматривал свежие газеты и мысленно готовился к небольшому совещанию, которое он запланировал на завтра и собирался проводить прямо здесь, в палате. Третьим был артист-гастролер, умудрившийся пятнадцать лет назад развестись с московской женой и жениться на красавице казачке, чьим местом жительства теперь по случайности оказалась незалежная ныне Украина. По совместительству этот артист, уже достаточно пожилой обаяшка куплетист, оказался дальним родственником главного врача. После долгого перерыва его поджелудочная железа просто не справилась с чрезмерным количеством съеденного и выпитого на гостеприимной московской земле. Напомнили о себе и камни, образовавшиеся в желчном пузыре еще при первой супруге. Куплетист лежал в отделении пятые сутки, сочинял на досуге иронические куплеты и теперь страдал уже не столько от капельниц (тяжеленный приступ ему сняли довольно быстро), сколько от сознания того, что впереди, вместо посиделок на всю ночь с друзьями студенческих лет, его ждут строгая диета, безалкогольное существование и нудная жена с хохляцким акцентом.

Четвертой пациенткой в отделении была бабушка — Генриетта Львовна Зиммельбаум.

Генриетте Львовне в прошлом году исполнилось восемьдесят лет. Три месяца назад ее привезла в отделение заграничная родственница, единственная из всех не забывшая о существовании московской старушки. Родственнице было тридцать лет, она приходилась Генриетте Львовне внучатой племянницей и с рождения проживала в Соединенных Штатах. Когда-то в университете родственница изучала русский язык и мечтала приехать в Москву, несмотря на то что ее родители и все остальные, кто когда-либо выехал из бывшего Советского Союза, убеждали ее, что жить в России нормальному человеку невозможно. Теперь родственница приехала, убедилась, что у Генриетты Львовны имеется хоть и запущенная, но прекрасная по площади и по планировке квартира в центре Москвы, сопоставила московские и нью-йоркские цены на жизнь, побывала в московских магазинах, посмотрела, как одеты москвички в метро, и стала думать, что родственники в Америке что-то не так поняли. Ей захотелось проверить самой, так ли уж нехороша жизнь в сердце России. К тому же Кремль произвел на молодую американку неизгладимое впечатление. Однако Генриетта Львовна, как убедилась племянница, тоже не ценила свою жизнь, все время рассказывала о сталинских лагерях и, хоть сама в них не побывала, перечисляла массу знакомых, кто там был и кто оттуда не вернулся. Рассказы о лагерях племяннице не понравились. Она вызвала участкового врача, чтобы тот ей пояснил, чем лечить бабушку.

Участковый врач развел руками и сослался на возраст, сказав при этом: «Чего же вы хотите, ей восемьдесят первый год». Племянница не поняла этого выражения и растерялась. К счастью, нашлись знакомые, подсказавшие выход. Американка поехала в отделение к Мышке, решив повременить с жизнью в Москве до выяснения дальнейшей ситуации. Поэтому, договорившись о том, о чем было нужно, она заплатила за пребывание бабушки в отделении деньги, полученные на год вперед от сдачи ее московской квартиры с явной надеждой на то, что больше денег платить не придется.