Экзотические птицы - [12]

— Консультацию-то организовать можно, — вздохнула Маша. — Мы их и организовываем, когда надо. Только консультант посмотрит больного и уйдет, а нам его после консультации еще и лечить надо. А Барашков каждый день рядом. Вот ты не хочешь звать невропатолога, а почему? Потому что не веришь, что он может назначить что-нибудь другое, кроме того, что ты уже назначил сам. Разве не помнишь, были иногда у нас случаи, когда мы делали все, как предписывали нам профессора-консультанты, а больным все равно было хуже и хуже. Не всех, конечно, но кое-кого вытягивал именно Барашков. А я постоянно слышу от главного врача: «Делайте в своем отделении что хотите, только чтобы не было смертности, не было жалоб и деньги по договору чтобы вносили в нужные сроки!» Но ты же понимаешь — одно дело, когда больные умирают в обычной реанимации, и совсем другая песня, когда они умирают за большие деньги. В тюрьму садиться никто не хочет!

— Вот тоска! — Дорн сидел в кресле, болтал ногой и равнодушно разглядывал засушенную бабочку за стеклом. Маша хотела бы сердиться на Дорна, даже негодовать за его цинизм, за его равнодушие, но сердиться на Дорна долго было нельзя. Он был такой хорошенький! Это он мог сердиться: — Все хотят только деньги грести! А то, что больница купила компьютерный томограф за наш счет, это как, даром досталось?

— Деньги на томограф дал мой отец, — сказала ему в ответ Маша. — Это было условием договора с главным врачом. Сами мы пока столько не заработали. И с этой больной из первой палаты ты делай что хочешь, но только чтобы она головой об стенку не билась. Иначе она всех больных от нас отпугнет.

— Так она же в двухкомнатной персональной палате, — сказал Дорн. — Кто ее видит?

— Ты оторвись от монитора да пойди погляди! Бьется об стену так, что всему отделению спать мешает!

— У нас все отделение — шесть человек, из них — две медсестры! — усмехнулся Дорн.

— Ну вот и представь: из четырех коек три будут пустовать! — сказала Маша. — Ты меня понял?

— Да понял я, понял. — Дорн поднялся со своего места, покачался немного на носках модных светло-бежевых туфель, потом внезапно наклонился к Маше сзади и обнял ее. Он делал это не в первый раз, и хотя каждый раз, когда он снисходил до нее, сердце у Маши замирало, как у пятнадцатилетней дурочки, ум ее оставался свободным. Почему-то когда Владик Дорн пытался ее обнять, Маша всегда вспоминала прежние отделенческие шуры-муры Барашкова то с бывшей заведующей отделением Тиной, то с медсестрой Мариной. И вспоминала, как она, Маша, по молодости лет за эти объятия Барашкова презирала.

«Ведь у них у всех есть законные жены, — думала тогда Маша. — Неужели природа всех мужчин такова, что они совсем не могут сдерживать свои желания?» И хотя в объятиях Дорна не было чего-то уж совсем пошлого или неприличного, Мышка понимала, что неприятное чувство возникало у нее потому, что она представляла: в каждом объятии на стороне есть пусть и небольшой, но факт предательства семьи.

Тема семьи для Мышки была болезненной. Мать ее по-прежнему жила за границей, вела там свои дела, а отец, фактически выкупив дочери вот это ее отделение, считал, видимо, что по большому счету выполнил свой долг, и вел совершенно нестесненный и свободный образ жизни. Мышка теперь жила одна, с прежней домработницей, в той же самой огромной квартире. Кавалеров у нее и раньше было немного, а сейчас не было практически никого. Жизнь ее и в студенческие годы почти целиком состояла из учебы, а теперь была полностью сосредоточена на работе. В этом Мышка, очевидно, старалась подражать матери — уж если не было счастья в личной жизни, пусть хоть в делах будет все на высоте. Но когда судьба бросила ее в объятия бывшего однокурсника Владика Дорна, Мышка в этих объятиях растерялась. Она засомневалась, правильно ли распорядилась судьба, расставив игроков на доске именно таким образом. Мышке Владик нравился, этого было не изменить. И не было, кроме него, у нее никого, это было тоже верно. Но головы Мышка никогда не теряла. И маленькой своей, умненькой, модно подстриженной головкой хорошо понимала — ей, Мышке, служебный роман на пользу не пойдет. Ей и сейчас трудно было держать в узде своих подчиненных. Барашков был практически неуправляем. Дорн пока сдерживался, но это, возможно, только пока. Кто его знает, как поведет он себя дальше, когда отношения между ними перейдут в другую, горизонтальную плоскость.

Так недолго будет ей, Маше, потерять все свои начальственные позиции. Но, с другой стороны, ей так хотелось любви — быть любимой, самой любить… Но к чему приведет эта любовь? Ведь Владик Дорн, так же как ее отец в свое время, так же, как Барашков, как многие другие, был женат и в этом плане совершенно для нее бесперспективен. И Мышка чувствовала себя по отношению к Владику Дорну кем-то вроде заложницы.

— Ты что, сумасшедшая? — уговаривал ее Владик Дорн, обнимая. — Жизни не знаешь? Романы между людьми, имеющими семью, вполне нормальная и обыденная вещь. Они приносят людям стимул жить. Брак — такая рутина, но нельзя же каждый раз разводиться! А красивый роман — удовольствие для обоих!