Экспресс-курс по русской литературе. Все самое важное - [4]

Надо еще сказать, что сама тема, которую митрополит Иларион избрал для своей речи, с тех пор проходит сквозь всю русскую литературу – и если мы заглянем в Пушкина, Толстого, Достоевского, – мы и у них увидим христианскую мысль о торжестве милосердия, прощения, великодушия – одним словом, благодати – над суровой справедливостью закона.

Как же справляется со своей трудной задачей митрополит Иларион? Он строит часть своей речи на противопоставлениях: закон противопоставляется благодати, Ветхий Завет – Новому, рабство – свободе; земное – небесному. И всякий раз показывает слушателям: мы здесь, вот на этой стороне, где свобода, спасение, благодать.

Когда он рассказывает о двоякой, Божественной и человеческой, природе Христа, – выстраивает предложения так, чтобы слушатели легко восприняли эту двойственность:

«…Как человек, Он питался материнским млеком, – но, как Бог, повелел ангелам с пастырями воспевать: «Слава в вышних Богу»;

как человек, Он был повит пеленами, – но, как Бог, звездою путеводил волхвов;

как человек, Он возлежал в яслях, – но, как Бог, принял от волхвов дары и поклонение;

как человек, Он бежал в Египет, – но, как Богу, поклонились Ему рукотворения египетские…»[1].

Те, кто хорошо учился в школе, сразу вспомнят, что этот прием называется синтаксическим параллелизмом. Митрополит Иларион часто им пользуется. Вот, например, как он рассказывает: мы теперь не язычники, а христиане. А значит:

«…И уже не идолопоклонниками зовемся, но христианами,

не без упования еще живущими, но уповающими на жизнь вечную.

И уже не капища сатанинские воздвигаем, но церкви Христовы созидаем;

уже не друг друга бесам закалаем, но Христос за нас закалаем, закалаем и раздробляем в Жертву Богу и Отцу.

И уже не как прежде, жертвенную кровь вкушая, погибаем, но, пречистую Кровь Христову вкушая, спасаемся».

Блок за блоком, словесный кирпичик за кирпичиком, он укладывает в сознание своих слушателей основы православной веры и помогает им укрепиться в понимании: мы – мы теперь здесь, на стороне христианства, благодати, со всеми народами, которые видят свет вечной жизни. Мы тоже христиане, нам есть чем гордиться. У нас теперь – свои большие храмы, свои святые, свои монастыри – мы есть! У нас есть князь Владимир, который нас крестил, как апостолы крестили другие земли.

Все народы чтят своих учителей и просветителей – «Восхвалим же и мы – по немощи нашей хотя бы и малыми похвалами – свершившего великие и досточудные деяния учителя и наставника нашего, великого князя земли нашей Владимира, внука старого Игоря и сына славного Святослава, которые, во дни свои властвуя, мужеством и храбростью известны были во многих странах и победы и могущество которых воспоминаются и прославляются и поныне. Ибо правили они не в безвестной и захудалой земле, но в земле Русской, что ведома во всех наслышанных о ней четырех концах земли».

Еще один прием красноречия, которым пользуется митрополит Иларион, чтобы не только логически убеждать слушателей, но и зацепить их, заставить их сердца загореться сочувствием, радостью и гордостью за князя Владимира, – это серия риторических вопросов, которые обращены к покойному князю: «Как разверзлось сердце твое? Как вошел в тебя страх Божий? Как приобщился любви Его? Не видел ты апостола, пришедшего в землю твою и своею нищетою и наготою, гладом и жаждою склоняющего к смирению сердце твое. Не видел ты, как именем Иисуса Христа бесы изгоняются, болящие исцеляются, немые говорят, жар в холод претворяется, мертвые восстают. Не видев всего этого, как же уверовал?»

И в самом деле – как? – удивляются слушатели. Божьим чудом, – уверяет их оратор и взывает к князю: восстань, ты не умер, посмотри из гроба – на сына своего, на сноху, на внуков и правнуков, на свой город, на церкви – и возблагодари Бога!

И заканчивает свое «Слово» он торжественной кодой – вдохновенной благодарностью Богу.

Наши святые

Если мы новый христианский народ (и народ, который хочет быть самостоятельным, не зависимым от Византии) – значит, у нас должны быть не только свои храмы и монастыри, но и свои святые. Но для того, чтобы канонизировать святого, должно быть составлено его житие. А значит, появляются первые жития: Житие Бориса и Глеба – князей, убитых по наущению их брата, Святополка, Житие Феодосия Печерского, одного из основателей Киево-Печерской лавры. Св. страстотерпцы Борис и Глеб – первые канонизированные и признанные Византией русские святые; преподобный Феодосий Печерский был канонизирован следующим, даже раньше, чем его учитель, преподобный Антоний Печерский.

Житие – особый жанр церковной литературы, в котором рассказывается история жизни праведника, подвижника, мученика, святого. Это жизнеописание всегда составлялось после смерти человека и содержало сведения о его подвигах веры, чудесах, знамениях.

Постепенно житий становилось все больше, и их стали объединять в своды, которые назывались Четьи-Минеи (то есть «ежемесячное чтение»: жития расположены там по дням, когда церковь отмечает память святых, а дни идут в календарном порядке).

В древнерусской литературе авторов житий обычно интересуют не индивидуальные качества их героев, а воплощенная в них святость. Первые русские жития еще сохраняют индивидуальность героев: мы видим кротость и эмоциональность князя Бориса, суровость и строгость преподобного Авраамия Смоленского… Но постепенно общие качества берут верх над индивидуальностью – и уж если святой свят, то он, по словам Дмитрия Сергеевича Лихачева, «свят до полной абстрактности» – он не земной человек со своим характером, а воплощенная святость. Воин – само мужество, древнерусская литература обязательно заметит, что воин даже ран не чувствует в пылу сражения. Князь, если уж он благоверный, правит мудро, защищает вдов и сирот, поступает по совести, строит храмы, не обижает бедных, а в трудной ситуации полагается на Господню волю. Если его канонизируют и прославляют – то за это, а не за внешнеполитические успехи, например.