Экспедиция. Бабушки офлайн - [71]
Нахмуренный Лешка глядел некоторое время в глаза Будову, затем снова склонился над доской. Его хорошее настроение исчезло, как дым. Все друзья отлично знали, что он не терпит даже намеков на свое бывшее семейное положение — и Петька, конечно, был также в курсе.
Ход пешкой. Король отступает. Снова пешка — Будову остается всего три хода до победоносного мата.
— Ты помирись с ней, — лицо бывшего дембеля безмятежно, как ясное летнее небо. — И жить будете. Душа в душу!
— С кем? — голос Старикова опасно задрожал, и поэт, возившийся на кухне с малосольными огурцами, замер, услышав это.
— Да с женой своей. Давно пора!
— Да какое тебе дело! — Лешка приподнялся, кровь отхлынула от его лица, и губы искривились. — Ты вон за Щеголевой своей следи, а в мою жизнь не суйся!
— Я и не суюсь! — Петька откинулся на спинку стула. — Тебе шах.
— Мат! — по привычке отзывается Сланцев из кухни.
— Иди ты нафиг со своими шахматами! — Лешка отодвигает доску, и часть фигур сыплется на пол.
— Ой-ёй! — Мишка входит с тарелкой огурцов. — Вам, мужики, курить, видно, пора. На балкон, все на балкон — остудить разгоряченные сердца! А я вам пока одну вещь сейчас поставлю — через мои колоночки послушать. Там такой звучок — закачаешься!
Мрачный Лешка выходит на балкон, за ним с сигаретами и пепельницей топает Будов. Они закрывают дверь, чтобы дым не уходил в зал («Катька придет и не дай Бог учует хоть квант сигаретного запаха!»).
Друзья молчат и не смотрят друг на друга.
— Леш?
— Ну? Чего? — юный препод давно уже жалеет о вспышке раздражения, но интонацию воспроизводит самую строгую.
— Ты письмо-то мне когда собирался отдать?
У Старикова непроизвольно разжимаются пальцы, и сигарета сваливается на потертый коврик неопределенного цвета. Петька нагибается за оброненной причиной рака:
— Что упало у студента — то упало на газетку.
— Она звонила тебе?
Бывший дембель отрицательно качает головой.
— Так откуда ты…
— Отдай, пожалуйста, письмо.
— Нет. Ты его не получишь.
Петька изгибает дугой брови и молчит. Лешка снова раскуривает потухшую сигарету, рдеющий огонек чуть дрожит.
— Можно узнать: почему?
— Да потому что ты дурак! — взрывается юный препод, бросает сигарету в пепельницу и принимается ходить из стороны в сторону: благо, балконный аэродром Сланцева позволяет такие маневры. — Ты понимаешь, что это за письмо?! Понимаешь, зачем она его передала тебе?
— Оно адресовано мне. И ты — обещал его передать.
Лешка замирает и несколько раз открывает рот, потом снова закрывает.
— Ну что ты, как рыба, воздух ловишь? — Будов закуривает еще одну сигарету. — Давай вместе прочтем — если отдавать не хочешь. Прямо сейчас. А?
Стариков сует руку в задний карман и вытаскивает вдвое сложенный конверт. Тот выглядит потерто: Лешка его таскал с собой почти месяц, ночами думал о нем, воображал, что будет говорить, когда передаст его адресату, но… Не передавал. Называл себя последней сволочью и — не передавал. Будов берет конверт и нарочито спокойно начинает вскрывать его.
— Не надо, Петь. Не надо, слышишь! Ну зачем оно тебе сдалось? Давай его выкинем, а? Прямо сейчас, слышишь? И тебе, и мне легче после этого будет. Забудем — из башки выкинем. Ну?
Но остановить уже ничего нельзя — конверт открыт, тетрадный лист в клеточку развернут.
— Вслух читать? — Петька смотрит на белого, как балконная плитка, Старикова и снова опускает глаза на письмо. — Я всю жизнь ждала вас и искала…
Потоки гудят по бокам, словно высоковольтные линии; застекленный балкон удлиняется до горизонта, и один его конец распахивается прямо в комнату, где жестко тикают настенные часы.
— Я всю жизнь ждала вас и искала, мои Валенька и Сережа, — говорит Рядова. Ее седые волосы распущенны, платка на голове нет, лицо — помолодевшее и просветленное. — Какие вы молодцы, что пришли ко мне! Вы меня простите, если чем обидела или напугала вас. У меня никого нет, и я умираю. Скорее всего, когда вы, наконец, решитесь прочитать письмо, я уже перейду туда, куда мне так давно хотелось — еще с самого Чапаевска, с тех предновогодних дней и ночей…
Ее лицо заколебалось, и бесконечное пространство балкона мгновенно укоротилось.
— Ты не бойся, Сереженька, не бойся, хороший мой, — продолжает приглушенный голос Петьки. — Я тебе отдала совсем немножко — всё самое плохое я с собой заберу, обещаю. Валенька, ты, я знаю, тоже прочтешь это. Можно последнюю просьбу? Приедьте ко мне на следующее лето на могилку, хорошо? Карасев вам всё покажет, он такой: и после смерти меня в покое не оставит, шут гороховый. Один раз навестите — и помяните. О бóльшем не прошу. Дай вам Бог всего самого хорошего, и судьбу совсем другую — не такую, как у меня! Ваша М. Р.
Будов поднял на друга покрасневшие глаза и сглотнул ком в горле. Стариков отвернулся от него и принялся тщательно рассматривать вечерний двор, предчувствующий осень. Затем он ощутил толчок кулаком в плечо и повернулся.
— Поедем? В Астрадамовку? А? — бывший дембель распахнул балконную дверь и заорал: — Поэт, блин! Поедешь с нами следующим летом в Астрадамовку, а?
— Почему бы и нет! — отозвался Сланцев, который возился с колонками и что-то подключал. — Мне там хорошо было. Чертовски вдохновительно… Ага. Вот. Вот что я искал. А теперь, мужики, внимайте: я там немного обработал, звук поднял, все дела. И вот что получилось.
