Экспедиция. Бабушки офлайн - [70]

— Пора! — сказал Шахов, озабоченно глядя на часы. — Тонков с Котеревым, наверное, заждались. Проводим их, а там и наш автобус приедет.

— Сегодня он к одиннадцати подходит! — баба Катя засуетилась, схватила руками концы своего головного платка, отпустила их, и неожиданно лицо ее сморщилось от слез. — Опять уезжают, опять одну оставляют! Ох-х… Судьбинушка моя такая: встречать да провожать!

— Баба Катя! — отчеканил Будов по-солдатски. — Не плакать! Всё путем будет. Ждите нас в следующий сезон. Машины есть — значит, доедем…

Арсеньева долго стояла на пригорке. Стариков уговаривал себя больше не поворачиваться к ней, но не мог удержаться, вертел головой, а баба Катя всё крестила их — благословляла на дорожку. («Как же: в город едут! А город — он такой. Бог весть, что там их ждет-поджидает…»).

***

Стариков чувствовал, что просто так их не отпустят: что-то должно произойти, где-то назрело — и должно прорваться. Однако, к его удивлению, и «УАЗик» Тонкова, и «семерка» Юрки вполне благополучно укатили, оставив пыльный след на школьном дворе. Вчетвером они собрали оставшиеся сумки, — при этом экспедиционный завхоз, конечно, не упустила случая поруководить. Но без рыжего Белоруковой не с кем было пререкаться, и она вскоре умерила тоталитарный пыл. Оставшиеся фольклористы потихоньку добрели до выезда из села и встали в ожидании одиннадцатичасового.

Первым ее заметил Сланцев:

— По-моему, кто-то к нам идет. Даже бежит.

— Где? — Стариков начал напрягать глаза, но бегущий человек находился слишком далеко. Затем из-за поворота показался автобус. Он легко обогнал бегущую по обочине фигурку.

— Так, парни-девушки, сумок не оставляем, готовимся к погрузке! — скомандовал бывший сержант ИП.

Автобус остановился и с характерным шипом раздвинул двери. Мишка полез в салон первым, чтобы принять рюкзаки. Затем загрузились Белорукова и Шахов. Стариков никак не мог оторвать взгляда от приближающегося человека.

— Ну что: едем? — спрашивает усатый шофер.

— Подождите! — просит Леша. — Там еще кто-то… бежит.

Автобусное сердце урчит вхолостую, а Лешкино — ускоряет бег.

— Рядова! — бормочет он. — Это она. Подождите, я сейчас!

Стариков поворачивается и бегом устремляется навстречу ключевой шахматной фигуре — в Будовском варианте партии.

— Здесь… Я не хотела… Но потом… — задыхаясь и хватаясь за грудь, шепчет Рядова. Ее качает из стороны в сторону, и Лешка хватает женщину за руку, чтобы успокоить штормящую реальность.

— Леша, — продолжает Рядова. — Вы не обижайтесь на меня. Ради Бога, не обижайтесь! Вот. Письмо. Это для друга твоего. Передай ему. Обещаешь?

Лешка стоит с каменным лицом и побелевшими губами.

— Что там? — спрашивает он, с трудом ворочая языком.

— Там — письмо. Для Пети. Обещай, что передашь? — тетя Марина стоит перед ним — растрепанная, усталая, больная, — с каким-то диким взглядом почерневших глаз. Опять Старикову приходит на ум Суриковская боярыня Морозова.

— Обещай, Леша! Милый, Валенька, родной мой, обещай! — она тянется к нему, целует его в лоб, гладит по волосам. — Кивни, ну, кивни, пожалуйста!

И Стариков кивает — через силу, через скрежет зубовный, но кивает. А затем — тянущиеся поля за автобусным окном, перебегающие с обочины на обочину деревья, Никитино, Усть-Урень… И в голове его — как молоточки маленьких кузнецов из волшебной шкатулки — стучит один и тот же вопрос: «Передала? Передала? Передала… Дар свой, проклятье свое перед смертью — передала?».

Эпилог. Постфольклор

Они склонились голова к голове за шахматным полем, нарисованным на небольшом столике. Эта достопримечательная мебель, как и старинное кресло-качалка, тоже в свое время досталась Сланцеву от пращуров. Поэт порхал из зала на кухню и обратно, строго следя за уровнем самогона в рюмках и расположением шахматных фигур. Партия у Будова и Старикова перешла в затяжной эндшпиль.

— Я вам говорил, что у Котерева и Астрадамовской ведьмы дела пошли на спад? — обмолвился Мишка во время очередного рейса за золотистым «аи».

Лешка вскинул голову:

— Что так?

— Не сошлись характерами. Это мне сам Юрка так объяснил, а уж как там в действительности — ведомо лишь звездам, мерцающим в ночном небе Астрадамовки.

Стариков глубоко задумался, перед глазами замелькали яркие экспедиционные образы, которые еще не успело затуманить время. Петька тут же воспользовался рассеянностью противника и съел последнюю защиту Лешкиного короля — коня со сломанным ухом.

— Ну всё — пропало мое королевство! — очнулся юный препод. — Тут уж сдаваться пора.

— Не! Играй до конца, а то так не интересно! — Будов сосредоточенно смотрел на черно-белое поле. — Ты лучше щенка ей купи…

— Чего? — Стариков недоуменно поправил очки и, оторвав глаза от фигур, уставился на друга. — Какого щенка?

— Да дочке своей — нафиг ей твоя мягкая игрушка? Щенок лучше, — Петька потянулся за рюмкой, в которую поэт плеснул коньяка домашнего приготовления.

— Ты… Да откуда ты знаешь? — фольклорист и думать забыл об игре: он точно помнил, что ни единой живой душе не упоминал о том, что собирается заявиться на семилетие собственного чада.

— Да так… — бывший дембель пожал плечами. — Подумалось.