Экспедиция. Бабушки офлайн - [68]

— Сторожит? — Сланцев на секунду прервал свое бесполезное занятие (пыль стояла столбом, а чище не становилось). — Что-то не понял — ты про что?

— Вот! — с торжеством закричал Котерев. — Ты жил, ночевал, бытовал здесь две недели и не удосужился даже его заметить! И уедешь отсюда и никогда о нем не вспомнишь… «Очередная». Тьфу!

— Ты про питона с мамиными глазами? — спросил Стариков, стоявший на пороге полуоткрытой двери.

— Господи! — рыжий хлопнул себя по лбу. — Молодец, Михалыч! А я-то думаю: ну как, как назвать его глаза? Ма-ми-ны. Как точно и как хорошо! Филолог, мать твою за душу! Ничего не попишешь.

— А-а, — лениво протянул Мишка. — Вон ты про кого. Ну да…

— Лешка, ну скажи ему? — пожаловался Старикову Юрка. — Почему он такой равнодушный? Мы уезжаем, мы покидаем нашу Астрадамовку — здесь остаются мои сердце, душа, тело — а он…

— Он тоже переживает, — заступился за поэта молодой препод, всё так же стоя на пороге. — Просто Сланцев привык не расходовать себя понапрасну: он потерял уже счет экспедициям, представляешь, что бы с ним стало, если бы он каждый раз впадал в трагедию?

— А я впаду! Буду впадать. Буду! — Котерев закрыл лицо руками. Мишка прислонил веник к углу шкафа, где располагались географические карты и пластилиновые поделки детей, и подошел к рыжему.

— Дай пять, Юрка!

— Чего? — Котерев растопырил пальцы, оттуда показался его искрящийся кошачий глаз. — Зачем?

— Дай, говорю, пять. Вот так! — поэт потряс ему руку. — Вот теперь, Юрка, ты настоящий фольклорист. Даже посвящение делает людей фольклористами только наполовину. А вот когда ты впервые переживёшь чувство сожаления, чувство глубокой тоски и мировой скорби, видя неизбежность finis’а экспедиции — вот тогда плод созрел. Поздравляю тебя!

— Да на черта мне твои поздравления! — рыжий скатился со стула и заметался по классу. — Мне всё хочется это потрогать, всё хочется понюхать — книжки, карты, пластилиновых зверюшек, чтобы ничего не забыть, ничего!

— А может, ты по крале своей так переживаешь? Так она в город тоже скоро подастся — не боись! — Сланцев подмигнул ему.

— Дурак! — прорычал Юрка и побежал к двери класса. — Наплевать мне на всех краль вместе взятых. Равнодушные вы оба! Равнодушные!

Когда крики Котерева затихли в коридоре, Мишка, улыбаясь, взглянул на друга.

— Ну, каково? Зря мы его взяли, как считаешь?

Стариков неопределенно сжал губы и сел на тот стул, где несколько минут назад сидел рыжий.

— Нет, конечно. Я даже не представляю: как мы раньше без него ездили…

— Вот и я тоже! — обрадовался его словам поэт. — Только ты хмурый какой-то… Тоже из-за финала переживаешь?

— Нет. Будов меня напрягает.

— Ничего, — попытался успокоить его поэт. — Приедет в город — там всё на круги своя вернется.

— Вот только на это я и надеюсь! — юный препод смотрел на утреннюю Астрадамовку сквозь мутное окно. — Вы, кстати, распределились по машинам?

— Да. Тонков увозит весь «Городец» на своем «Патриоте». Они уж почти собрались. Юрка берет с собой Дожжину, Водлакову, Щеголеву и рюкзаки. Ну а оставшиеся с Шаховым на автобусе почалят.

— А Будов?

— Не знаю. В принципе, Котерев и Петьку может с собой зацепить — если сумки поплотнее утрамбовать.

— Пойду скажу ему. Пусть он на Юркиной «семерке» катит.

— Что так?

— Чем раньше он уедет отсюда — тем лучше. Предчувствие у меня такое.

— А-а! — Мишка уважительно поднял брови. — Тогда иди действуй-злодействуй. Хотя и тебе пора с этими предчувствиями завязывать. В городе не до них будет: работа, знаешь ли, повседневность и суета.

— Да. Точно. Но синхронии меня и там не оставят в покое…

Стариков пошел искать бывшего дембеля. Тот предсказуемо курил на знаменитой лавке возле школьного забора.

— Жаль уезжать? — Лешка пристроился с ним рядом.

— Не знаю. Сложно сказать. Я так устал, что даже печалиться нет сил.

— И не надо! — поспешно закивал Стариков. — А у меня к тебе предложение.

— Да?

— Езжай с Котеревым.

— А ты?

— Я с Шаховым, Мишкой и Белоруковой на автобусе — тот через полтора часа приедет.

— Надо так?

Стариков прикрыл глаза в знак того, что Петька угадал.

— Хорошо. Но у меня есть одно условие.

Лешка внутренне напрягся, но виду не показал:

— Глаголь. Какое условие?

— Давай напоследок по Озерной пройдемся? В избы заходить не будем — так, с улицей, с Астрадамовкой попрощаемся. А?

Лешка поморщился, но про себя признал, что идея хороша.

— Я думаю, надо Мишку и Котерева с собой позвать — они тоже захотят, наверное.

Будов согласился и затушил сигарету о край консервной банки, исправно служившей ему пепельницей все две недели.

***

— К Юрке его пассия пришла, Чирикова которая, — так что он не пойдет! — объявил Сланцев, выходя к ожидавшим его друзьям. — Зато кое-кто другой изъявил желание сделать последнее турне по Астрадамовке.

— Кто? — спросил Стариков. Но поэт мог не отвечать: за его плечами проявилась седая борода Шахова.

— Пройдусь с вами, парни. Чего-то тоскливо мне сидеть в школе, ждать директора: она классы-кабинеты посмотрит, а то, кто знает, мы, может, за две недели тут набедокурили. Возьмете с собой — в ваше тесное трио?

— Чувствуйте себя как дома! — пошутил поэт. — Озерную хотим окинуть прощальным взором.