Экспедиция. Бабушки офлайн - [66]
— Нет-нет! — торопливо ответила она. — Это кроватка детская, давнишня. Еще дочка на ней спала. Ее и надо, лучше оградки и не придумашь. Чтоб как кроватка у него была, понимаете? Я-то его не накачалась, не нанянчилась с ним.
Арсеньева снова перешла на причет. Стариков ни о чем не пытался спрашивать — в общих чертах и так всё ясно. Ему не понятно было только одно: откуда Будов всё узнал? Когда и как он обо всем догадался?
Они вместе с Петькой вкопали спинки кровати в те стороны прямоугольника, которые были покороче.
— Тут бы еще что-то металлическое надо… — почесал лоб Петька. — Чтобы оградку завершить.
Баба Катя кивнула и вытерла глаза тылом ладони. Подошла Ольга. В руках она держала небольшой букетик голубых полевых цветов. Девушка положила его у одной из кроватных спинок.
— Помянуть ведь надо! — спохватилась Арсеньева, которая постепенно приходила в себя после слез и причитания. — А я ведь из еды-то ничего не взяла, дурында старая!
— Ничего, баб Катя, — сказала Щеголева. — Мы еще помянем сегодня. И вы тоже сможете…
— Каждый день ходить буду! — согласилась старушка. — Ноги изотру, а прощения у Ванечки вымолю. И землицы сюда отпетой привезу — у чеботаевского батюшки позволения спрошу. Он разрешит.
Они помолчали. Ветер чуть шевелил синие лепестки принесенных Олей цветов. Странная детская кроватка — с землей вместо матраса — незаметно чернела среди полевых проплешин и желто-коричневого бурьяна. Лешке показалось, что она стояла здесь всегда.
— Пятьдесят один год Ванечке исполнилось бы. Он у меня июньский, двадцатого рóжденный. Мы с Федей еще сына хотели, да вот не вышло. Только дочкой богаты, и то — слава Богу.
— Слава Богу! — эхом отозвался Лешка. Он подумал о своей семилетней дочери Свете, и ему до смерти захотелось увидеть ее и обнять.
— Пойдемте, а? — робко предложила Оля. — Устали вы, баб Кать…
— Устала, — согласилась старушка. — Но я вас без обеда не отпущу. Ко мне идемте. Такое дело для меня сотворили — ввек мне с вами не расплатиться! Ввек не расплатиться…
***
— Ну вот, кушайте, чем богата… И ты, дочка, садись! — говорила баба Катя. Щеголева помогала ей накрывать на стол, Будов резал хлеб, Лешка устанавливал видеокамеру и проверял диктофон.
Стариков наблюдал краем глаза за Арсеньевой и всё никак не мог привыкнуть к разительной перемене, произошедшей за какие-то сутки. Вчера с ними разговаривал совсем другой человек — даже светло-синий цвет ее глаз приобрел серые и туманные оттенки.
«И я, наверное, становлюсь немного другим, когда снова встречаюсь с теми же информантами. И ситуация, и настроение, и их тексты — всё другое. Всё то же самое и в то же время — иное. Удивительно!» — думал фольклорист во время поминального обеда.
— Я ведь давеча вам не рассказала, — призналась хозяйка избы. — Они ведь ко мне частенько приходят. Вот на днях: я стирала, потом на горóде чаво-то возилась и пришла — бухнулась и отрубилась. И вот стучится кто-то, громко так. Я вскочила спросонья, не разберу, где и как. Кричу: «Да входите, открыто!». А там — молчок. Я встала, постель прибираю, и снова: бум-бум! К двери подскочила, а там — они.
— Кто они? — спрашивает Лешка.
— Так Федька мой да вот Ванечка. Муж-то молодой — лет сорок ему на вид, еще волосá все черные, а Ванечке — годиков пять, верно. Но я его сразу признала.
— Это как сон, баб Кать? — чуть улыбается Щеголева, но после ответа рассказчицы Оля становится серьезнее серьезного.
— Какой же сон, дочка? Не-е, всё наяву. Вот вижу их, как вас сейчас. Муж ругается: «Что же не пускаешь-то нас? Стучимся-стучимся!» — «Как, — говорю, — не пускаю? Открыто всё!» — «Нет, закрыто!». А я уж потом допетрила: я ж зааминиваю всё на ночь-те, крещу и окна, и двери, и трубу печную. Вот они, покойники-то, и зайти не смеют. Ну что? Гляжу: Ванечка-то весь оборванный, мокренький, дрожит весь. «Что же ты за ребенком-то не следишь? — укоряю вроде его как. — Оборванный он у тебя какой!» — «Так мы в разных с ним местах, — вроде отвечает мне. — Он в другом месте». Ну и всё: пошли они от меня. Туда — по Мертвой улице. «Вы, — кричу, — еще ко мне приходите!». — «Нет, — отвечают. — Давай лучше ты к нам!». Вот. А я киваю, киваю им. Видно, скоро и я к ним пойду — уж отжила свое-то.
— Ну что вы такое говорите, баб Кать! — возражает с жаром Оленька. — Вы еще долго будете жить! Мы еще к вам в гости приедем — на следующее лето. А вы нас ждать будете!
— Ох ты, моя красавица! — разулыбалась Арсеньева. — Ну, ежели в гости приедете — то поживу еще маленько. Подожду вас…
После обеда Будов с Лешкой покопались в сарае и нашли несколько металлических прутьев и куски проволоки.
— Мы прямо сейчас сходим — доделаем оградку. Пусть как времянка смотреться будет, но хоть не растащат, — предлагает Петька.
— А крестик я уж сама потом сотворю, ребятёшки. В городе закажу. И ходить часто туда буду, на могилку: молиться за Ванечку, — обещает старушка.
Через полчаса они втроем снова стояли возле могилки Безымянного. Когда всё сделали, Будов предложил немного отдохнуть в березовой роще. Парни улеглись на мягкую траву, Оленька присела на пенек неподалеку.
— Ты скажи, Петька, как ты узнал про всё это? — задал Лешка давно вертевшийся на языке вопрос.
