Экран и Владимир Высоцкий - [45]
В этом городке можно прямо с улицы постучаться в окно к Ла-евскому и тут же, на подоконнике, получить его подпись на официальном документе. Можно, — Лаевскому же, другие все-таки не решаются, а ему уже все безразлично, — ходить на службу в домашних туфлях и, усевшись на стуле, высоко заложить ногу за ногу, не стесняясь тем, что рваный и грязный носок, — свидетельство домашнего бесприюта — выставлен на всеобщее обозрение. А дома — женщина, которую он успел разлюбить, и надо бежать отсюда, от всего, назад, в Петербург, в Россию.
Всеми этими и другими воспоминаниями и переживаниями Ла-евский делится бурно, бия себя кулаком в грудь, самоуничижаясь. И потому его собеседник, доктор Самойленко (в превосходном исполнении А. Папанова), переполняется сочувствием, советами, уговорами.
Главный герой этого фильма, конечно, не фон Корен, зоолог приехавший в этот край изучать флору и фауну Черного моря, — а Лаевский. Но без фон Корена нет противостояния, нет конфликта. Стреляться на дуэли, перевернувшей затем весь уклад его жизни, Лаевский будет с фон Кореном. И в связи с личностью фон Корена раскрывается личность Лаевского, человека беспорядочного, пьющего и быстро разочаровывающегося во всем, к чему бы он не прикоснулся. Эту-то личность и ненавидит правильный фон Корен.
А фон Корен? Хуже всего, а, следовательно, всего живописнее, о нем может рассуждать Лаевский, его враг и антипод.
— Это натура твердая, сильная, деспотическая… он постоянно говорит об экспедиции, и это не пустые слова… Ему нужна пустыня, лунная ночь: кругом в палатках и под открытым небом спят его голодные и больные, замученные тяжелыми переходами казаки, проводники… и не спит только один он и, как Стэнли, сидит на складном стуле и чувствует себя царем пустыни и хозяином этих людей. Он идет, идет куда-то, люди его стонут и мрут один за другим, а он идет и идет, в конце погибает сам и все-таки остается деспотом и царем пустыни, так как крест у его могилы виден караванам за 30–40 миль и царит над пустыней…
Владимир Высоцкий — таким знали его современники…
Танкист Владимир — первая значительная роль актера.
Грубой, далекой от уставной дисциплины фразой, он вернул к действительности офицера, потерявшего над собой контроль.
Молодой Высоцкий мог бы играть роль танкиста Владимира и без грима, но война оставила на лице его героя неизгладимые отметины…
Фотопроба на роль Максима. Супермен, — неправда ли?
В роли геолога Максима Высоцкий снимался параллельно с радистом из «Вертикали».
Максим — самоироничен.
Красавец!» — восторженно восклицала мадам Ксидиас — О. Аросевой. глядя на этого героя Высоцкого.
А на самом деле Воронов — Бродский понимал, что ходит по тонкому краю над бездной…
Брусенцов Высоцкого предчувствовал свою обреченность…
У Брусенцова был «веский довод» — пистолет в руке. И потому священник не мог не обвенчать его с Сашей…
Этот безумец был способен разнести пароход в щепы…
Алексей Петренко похож если не на Петра Первого, то хотя бы на Николая Симонова в этой роли. Но похож ли Владимир Высоцкий на Арапа Петра Великого?
Ибрагим в исполнении Высоцкого был добродушен.
В России Ибрагим нашел, свою судьбу, здесь он бросил якорь.
Иначе у нас не было бы Пушкина…
Как повезло экранному искусству: Говорухину удалось убедить Высоцкого не отказываться от роли Глеба Жеглова!
Среди муровцев Жеглов был явным лидером, и это никто не смог бы доказать, кроме Высоцкого.
Глеб Жеглов от природы наверняка был талантливее красивого Шарапова.
Что почудилось Дон Гуану в сумерках монастыря?
Опальный Дон Гуан в предчувствии встречи — пока с Мадридом.
Один лишь поцелуй, холодный, мирный…
Со слов Лаевского — О. Даля безжалостное и грозное, но все-таки достойное уважения существо возникает перед нами, неправда ли? Последнее ощущение усиливается при дальнейших рассуждениях Лаевского о герое, которого будет играть Владимир Высоцкий:
— Он работает, пойдет в экспедицию и свернет себе там шею не во имя любви к ближнему, а во имя таких абстрактов, как человечество, будущие поколения, идеальная порода людей… (Перекликается с нашими недавними идеалами: для человечества, для будущих поколений…)… Я ценю его. И не отрицаю его значения: на таких как он этот мир держится, и если бы мир был предоставлен только одним нам, то мы, при всей своей доброте и благих намерениях, сделали бы из него то же самое, что вот мухи из этой картины…
Все это сказано зло, с потугой в итоге на объективность. Но, увы, лишь сказано. Нет наглядности, нет образности, зритель вынужден воспринимать на веру портреты киногероев, — по рассказам автора за кадром или партнера в кадре. От этого представление о герое меняется в сторону меньшей выразительности. Подумать только: ведь если б зритель мог увидеть этого героя Высоцкого во главе экспедиции, эмоционально изображенной Лаевским — О. Далем на словах, — тогда фон Коре-на мы восприняли бы вовсе не олицетворением деспотизма, каким аттестует его Лаевский, а героем, таким, как Амундсен, Нансен, многие другие открыватели земель и морей. И его беспощадность к людям — это беспощадность, в первую очередь, к себе — ради науки, ради будущего, без которого нет жизни, хоть мы и ратуем сегодня в основном за настоящее. Фон Корен напоминает тех врачей, которые прививали себе смертельные болезни ради будущих целительных вакцин. И Высоцкому отлично удалась бы такая роль — этому яркое подтверждение энергичный и суровый Брусенцов, созданный им еще за пять лет до появления на экране фон Корена. Но в первом случае у актера был благодатный сценарный материал, тогда как во втором… А во втором Антон Павлович Чехов никак не мог предвидеть экранизацию своей повести!
