Экран и Владимир Высоцкий - [27]

Усумнится Демидова и в цельности образа Дон Гуана — последней роли Владимира Высоцкого. И поспорит с ним, и убедится со временем, — когда его уже не станет, — что он был прав в своей трактовке русского Дон Гуана. Но это будет потом, спустя долгие годы.

А в 1968-м была еще одна роль — в фильме, пролежавшем на «полке» почти двадцать лет. Прекрасная, трудная роль в сложном, удивительно интересном фильме Геннадия Полоки «Интервенция». И единственным утешением для нас служит то, что Высоцкий все-таки увидел эту картину — Полока показал ему чудом уцелевшую копию.

Поставить «Интервенцию» по одноименной пьесе Л. Славина Г. И. Полоке поручили в 1967 году. Но кто из киноначальства мог вообразить, что вместо заштампованной, традиционной манеры, делающей многие фильмы о революции такими похожими друг на друга, появится кинополотно, насыщенное буффонадой, балаганное, фарсовое, где образы-маски, лишенные индивидуальных характеров, будут обобщать основные человеческие типы времен интервенции 1919 года в Одессе? Где неожиданно займет место острейшая трагикомедия?

Г. И. Полока вспоминает, что, когда он представил Владимира Высоцкого на роль революционера-подпольщика Бродского-Воронова художественному совету Ленфильма, то услышал следующие возражения: 1) специфическая внешность Высоцкого (?) не соответствует представлению о социальном киногерое; 2) исполнительская манера его, якобы, очень театральна. Эти возражения Полока преодолел, по его словам, легко. Такие нелепые выпады, действительно, должны были разбиваться без труда: специфика внешности Высоцкого была не «оригинальнее», допустим, внешности Бориса Чиркова, игравшего Максима в известной трилогии. Простая, непородистая внешность! Только взгляд у Чиркова был веселый, с хитринкой, — а у Высоцкого — трагический, со светящимся в нем глубоким умом. Что же касается театральной манеры, то, наблюдая игру Высоцкого в театре и в кино, можно безошибочно угадать в нем человека, чьи интонации при общении звучат приподнято и в обычной, повседневной жизни. И это — не театральщина, это такое восприятие жизни и такое ее озвучание. У Полоки, разумеется, нашлись свои контррассуждения. Голоса оппонентов Высоцкого постепенно затихали. И совсем умолкли тогда, когда в его поддержку выступил Григорий Козинцев.

…Актерский ансамбль «Интервенции» сверкал именами: Ю. Толубеев, Е. Копелян, О. Аросева, Р. Нифонтова, С. Юрский, Ю. Катин-Ярцев… Актеров невозможно было узнать в этом маскараде костюмов, карусели типов и ситуаций. Положительный Копелян играл бандита, держащего в страхе всю Одессу, имеющего чуть ли не своеобразную армию себе подобных. Нифонтова, голубоглазая дама из круга высокопоставленных и богатых людей в «Хождении по мукам» играла женщину-профессионального убийцу, с ног до головы закутанную в черное. Аросева превзошла самое себя в роли богатейшей мадам Ксидиас, матери уже взрослого «недоросля», но все еще по-молодому носившей платья с неслыханно огромными декольте. «Красавец!» — восклицала Аросева-Ксидиас о Бродском, — с придыханием, колебаниями торса и закатыванием глаз от восторга.

В картине все гипертрофировано. Так, Ксидиас с преувеличенной картинностью требует от Бродского-Воронова: «Верните мне сына! Не берите его в свою революцию! Даю вам за него пять тысяч!». И — голосом торговки, не желающей передать лишнего: «Десять — и покончим с этим делом!» Валерий Золотухин (его рекомендовал Полоке Высоцкий) — в роли сына мадам Ксидиас кидается из одного настроения (погибнуть за революцию!) в противоположное (он выдает жандармам Бродского за обещанное вознаграждение) с завидной быстротой убегающего от собаки зайца. Сокрушительность разгрома аптеки контрастирует с ее стариком-владельцем, мирным увальнем, который сохраняет комическую невозмутимость даже тогда, когда огромные стеклянные посудины с надписью «яд» и с нарисованными на ней черепами, гремя, превращаются в осколки, из-под которых на пол медленно стекают ручьи смертельно опасной жидкости…

В роли Воронова-Бродского («Интервенция»)

Валентин Гафт, очевидно, самый пригодный для роли француза-военного актер, тоже играет в этом фильме. Интервенты, правда, и вполовину не так гротескны, как одесситы, но и они не избежали общего стиля картины-игры.

Высоцкий включился в эту «игру в игре» с великим энтузиазмом. При его энергии и моторности такая картина, такие съемки доставляли ему огромную радость. Он приходил на площадку и тогда, когда снимали не его, а других артистов, давал десятки советов и новеньким и очень опытным, известным актерам. Он учил петь Копеляна своеобразные песни его, Высоцкого, и тот с робостью послушного школьника внимательно прислушивался к интересным советам человека, годившегося ему по возрасту в сыновья.

Герой Высоцкого без конца переодевался, — то в форму офицера-интервента, то в черный парадный костюм с галстуком и при шляпе, в котором он торжественно изнемогал на солнцепеке одесского порта, то он в нижней рубашке, то в тельняшке на пароходе, то в арестантской одежде. Одесская, очень специфическая манера разговора, этот всем знакомый особый акцент («А я знаю? Чтоб я так жил!») Высоцкий применил в гораздо меньшей степени, чем Юрский, Копелян, Аросева. Те просто «купались» в такой примете одессита, делая смешные несоответствия слов в фразах и ставя неправильно падежи. Особенно Копелян: он сохранял при этом мрачное выражение лица, и это было и смешно и страшно.