Экономика творчества в ХХI веке. Как писателям, художникам, музыкантам и другим творцам зарабатывать на жизнь в век цифровых технологий - [43]

Сам язык джентрификации кодируется по расовому признаку. Сначала район считается «дерзким» – пока там живут афроамериканцы или латиноамериканцы. Потом он становится «стильным» с появлением белых представителей богемы. Потом, если повезет, он превращается в «живой» – когда его заполняют хипстеры и яппи. А последние переезжают туда – и деньги переезжают вместе с ними – не только потому, что там так много белых из богемы, но и потому, что там больше нет цветных. Но все в порядке, там же «все равно никто не хотел жить» – никто, на кого стоит обращать внимание, другими словами. Люди, которые там обитали, хотели быть именно тут – где был их дом, их история, территория их собственного искусства и культуры, – но это же ерунда, пусть идут «в какое-то другое место» (в какое? Да в любое). Район теперь стал «лучше», а значит, и люди там «качественнее».

С одной стороны, художникам нужно где-то жить. Они столь же ненамеренно вытесняют цветных людей, как идут к тому, чтобы их самих однажды выселили. Они могут быть чуть более обеспечены, чем другие социальные группы, но это не значит, что их можно считать состоятельными людьми. «Мы бедны, – сказала мне Кэти Белл, белая художница, которая переехала в Вест-Окленд, исторически черный район, после многих лет пребывания в Сан-Франциско. – У меня в кошельке примерно пять долларов». Джона Штраус, жилищный активист, даже сочувствовал людям, которые его вытесняли. «Люди с доходами выше среднего, с которыми я сталкиваюсь, просто пытаются выжить и содержать свои семьи, – сказал он. – Многие из них не могут позволить себе жить в хорошем районе, поэтому вынуждены присматриваться к местам более скромным». Это – «побочный продукт проблемы», сказал он, а не сама проблема. А она заключается в денежном приливе, окатывающем ту же область залива Сан-Франциско. «Джентрификация – слишком деликатное определение, – сказал он. – Речь идет о полномасштабной классовой войне».

С другой стороны, белые художники либо конкурируют за ресурсы с коллегами других рас, либо им предлагают такие опции, которые последним вообще никогда не были доступны даже в теории. Начинается финансирование, культурные учреждения проявляют интерес, New York Times быстренько объявляет о художественном возрождении – а в цветных сообществах своих собственных творческих личностей как будто бы и нет, в чем убеждены представители белого истеблишмента, поскольку не видят этих авторов и не признают их работы произведениями искусства. Ситуация становится особенно критичной, когда район, где начинается джентрификация, куда приходит все больше белых, является историческим центром черной или латиноамериканской культуры, как, например, Гарлем или Окленд. «Тон борьбы меняется, – говорит Уильям Похайда, художник и выдающийся наглец мира искусства. – Нам все сложнее пробиться. В нас все реже видят союзников [только] потому, что наши дела тоже чаще всего идут плохо». Цветные сообщества «следят, удастся ли пяти молодым студентам-художникам арендовать хотя бы дешевое коммерческое помещение в районе вроде Бойл-Хайтс» – латиноамериканском квартале к востоку от центра Лос-Анджелеса, где местные активисты оказали, по крайней мере частично, успешное согласованное сопротивление нашествию белых галеристов. Проблема больше «не заключается только в больших галереях или застройщиках».

Правильного ответа тут нет, но более-менее подходящим вариантом может считаться попытка быть «хорошим новичком», как выразилась художница Атия Джонс, недавно переехавшая в Питтсбург. Как объяснили активисты в Окленде и Детройте, это означает как минимум изучить историю места, куда вы приехали, – скажем, узнать о «черных пантерах» Окленда, о протестах в Детройте, – и осознать, что вы прибыли в сообщество, которое сформировалось в течение определенного времени, а не просто на какой-то участок земли. А еще лучше – делать работу, которая признает это сообщество. «Что я могу сделать, чтобы люди, прожившие здесь всю жизнь, обрели голос? – говорит Джонс. – Что я могу сделать как автор, чтобы их замечали?» Лучшее решение – работать солидарно с ними, чтобы противостоять инерции джентрификации. Похайда упомянул о ASAP[39], который стартовал в Нью-Йорке в 2013 году, созданном для работы с сообществом и группами арендаторов над принятием Закона о доступе к капиталу малого бизнеса и сохранении рабочих мест, который защищал бы в том числе интересы владельцев небольших арендных участков, в поддержку и художников, и местного бизнеса с его мастерскими и магазинами, на котором держатся все бедные сообщества. Джентрификация стирает историю и вытесняет людей; быть хорошим новичком означает почитать первую и быть со вторыми.

* * *

Так было не всегда. Богемные кварталы Нью-Йорка, Сан-Франциско и других городов были, по сути, стабильны примерно с начала XX века до 1970-х годов. В 1960-е годы Боб Дилан прогуливался по тем же улицам Гринвич-Виллидж, что и Юджин О’Нил в 1910-х годах. Примерно до 1950 года промышленные мегаполисы расширялись, и поэтому места хватало всем; потом средний класс бежал оттуда, так что оставшиеся чувствовали себя весьма вольготно. Только в 1980-х – когда пришло поколение денег, нажитых с неравенством эпохи Рейгана, – джентрификация в Нью-Йорке начала стремительно набирать обороты, избегая пригородов в пользу нового блестящего города Vanity Fair