Екатерина Великая. Завершение Золотого века - [11]

— Так сие опасно не токмо Бурбонам, но и Гогенцоллернам, Габсбургам, Ганноверам и, вестимо, Романовым.

— Вот, поелику, дабы обезопасить свой трон, Екатерина Алексеевна и велела барону Симолину, установить контакты с влиятельными членами Национального собрания и с некоторыми членами его Дипломатического комитета. Даст Бог, все образуется к нашей пользе, — сказал граф и строго посмотрел на сестру.

— Я знаю, что вы, княгиня, весьма умны, и не станете вести разговоры о сей материи с кем-либо. Понеже сии дела государственной важности.

— Благодарствую за доверие, Александр Романович. И прошу вас, не сумневаться касательно наших любых разговоров.

Помолчав с минуту, она добавила:

— И прошу вашей любезности, дорогой мой брат, никому не сказывать о наших с сыном и дочерью отношениях.

По щекам княгини снова поползли слезы, которые она быстро и зло смахнула.

* * *

В великолепном Шуваловском дворце на Итальянской улице друзья праздновали день рождения всеми уважаемого почетного члена Академии наук, действительного члена Императорской Российской Академии, обер-камергера и действительного тайного советника, восьмидесяти трехлетнего Ивана Ивановича Шувалова. Как всегда, со вкусом одетый сановитый тайный советник в свои годы выглядел прекрасно: крупную свою фигуру он держал прямо, густые вьющиеся седые волосы с залысинами гладко зачесаными назад, карие с зеленцой глаза смотрели зорко на постаревшем, но приятном лице. После вкусного, обильного обеда, на десерт которого были поданы, окроме всего, еще и экзотические ананасы, гости расселись на диванах и креслах большого, ярко освещенного сотнями свечей, зала. Супротив хозяина сидел, свободно раскинувшись на широком кресле, его ровесник — обер-шенк Императорского двора граф Александр Александрович Нарышкин. К ним токмо подошел его младший брат, граф Лев. Старший Нарышкин, продолжая беседу с Шуваловым, проворчал:

— Посмотрите на нашу императрицу! Как быстро она сбросила маску либерализма…

Граф Лев, усаживаясь рядом, иронически улыбаясь, заметил ему:

— Как тут не сбросить ее, когда нынче стали понятны пренеприятнийшие последствия просветительских учений ее любимых французских философов.

Сидящая неподалеку на диване вместе с Анной Никитичной, старшая дочь Кирилла Разумовского, Наталья Кирилловна Загряжская, горячо, в своем духе, запротестовала:

— Екатерина Алексеевна никогда не была либералом! Я мыслю, она лишь мечтала об «абсолютизме с человеческим лицом»! Так сама императрица изражалась. Чтобы и волки, то бишь — помещики были сыты и крестьяне, стало быть, — овцы были целы.

— Вот именно: «с человеческим лицом», а лицо у нашей Екатерины Алексеевны самое лучшее в целом свете, — поддержала ее Анна Никитична.

— Воистину!

Иван Иванович Шувалов, известный тем, что посещал Вольтера в его Фернейской усадьбе, тоже высказался:

— Государыня наша тщится, чтоб в России царило благоденствие. И даже ее переписка с Вольтером давала ей нужный эффект. Старик Вольтер своими посланиями к ней, кои читала вся Европа, тщился прославить Россию, унизить врагов Екатерины и остановить враждебное отношение к нашему государству. Поелику, полагаю, государыне нашей нет надобнсти «сбрасывать маску», понеже она ее никогда не носила.

— Именно, не носила, — повторила за ним графиня Нарышкина.

Лев Александрович нараспев, довольно весело, произнес свою сентенцию:

— По-ла-гаю, государыня не осу-жда-ет фило-со-фов. Все они грешны лишь тем, что заблуждались, не зная о возможности такой абсурдной и жестокой тирании в своей же стране.

— И правильно говорит государыня: «токмо голод и чума приведет французишек в разум», — паки вставила свое слово Анна Никитична.

Шувалов, приглаживая свою лысеющую голову, молвил:

— Вы знаете, что я прожил во Франции много лет. Мне жаль сию страну. Она мне — второе отечество, но полагаю, что парижские канальи учинили отвратительные мерзости, прикрываясь свободой. И я согласен с императрицей, что все, что там сейчас происходит есть жестокая и абсурдная тирания, с коей человечеству никогда не приходилось сталкиваться.

Граф Строганов, взглянув на Шувалова, изразил, общую, благую для всех мысль:

— Чаю, у нас такового никогда не случится, благодаря политике нашей премудрой императрицы.

* * *

Императрица взяла, лежавшее на шелковой, затканной золотыми цветами подушке, овальное зеркало с серебряной ручкой и посмотрела прямо себе в глаза. Даже полумрак спальни не мог скрыть следы, оставленные временем на ее лице. «Да, ничего не скажешь, хороша ты поутру, матушка, слов нет! То-то любимцы бегут от тебя… Что ж: не все сбывается, что желается. Правильно говорит Никитична: «Не ведает царь, что делает псарь». Вот и сбежал Мамонов к молоденькой». Екатерина усмехнулась, и зеркало отразило пронзительный и холодный блеск ее серо-голубых глаз. Никогда она не считала себя красавицей и всегда помнила слабые стороны своей внешности, но богатый жизненный опыт научил ее тому, что внешность ничего не значила без воли и ума даже в делах амурных. Она знала, что мужчин покоряла ее энергия, молодой дух и, вестимо, тот шанс, который она давала своему фавориту. Но сие было до смерти Александра Ланского. Теперь у нее не так силен интерес к мужской силе и красоте. Токмо тело ее требует свое и никуда ей от оного не деться. Она прекрасно понимала, что объятья Платона Зубова надобно примерно оплачивать, и она не скупилась: как и все ее предыдущие фавориты, он получил титул, поместья, и даже часть власти. Наблюдая за ним, Екатерина чаяла, что он не поступит с ней, как Корсаков и Мамонов. Сей человек слишком амбициозен и никогда не захочет потерять свое положение. Посему, Екатерина, ради того, дабы ей не пришлось заново менять себе любимца, положила не обращать внимания, на часто случающися, скрытые и явные промахи своего последнего фаворита.