Глава первая,
в которой читатель знакомится с героем и рассказывается, при каких обстоятельствах герой был арестован
Последние крупинки осыпаются в песочных часах моей жизни.
Я смотрю из окна на деревья – они в роскошном весеннем цвету. Быть может, последнюю весну вижу я своими старыми, усталыми глазами. А может быть, встречу и еще одну или две…
Поверьте, мне не больно уходить. Тому, кто знает, что не зря прожил жизнь, нечего бояться смерти. Скоро мне исполнится семьдесят лет. Из них пятьдесят четыре отдано борьбе за рабочее дело. Теперь я внимательно наблюдаю жизнь своей страны, бываю на заводе, где работал когда-то, наведываюсь иногда и в родную деревню. Да, не напрасно жил я на свете.
Хорошо бы сейчас стать молодым, сохранив в памяти все минувшее! Как рассказать молодежи о чувствах, что переполняют меня? Как поведать ей о великом множестве волнующих событий? Обо всем, что я испытал… Выслушайте меня, товарищ писатель! Напишите об этом для молодых. А рассказать я могу о многом: о боях 1905 года,[2] о «красном четверге»,[3] о первой мировой войне, о первом организационном съезде партии,[4] об октябрьской революции,[5] о Венгерской советской республике, о моей эмиграции в Вену, тяжелой борьбе за социалистическую деревню на Украине, о сражениях в Испании, о Великой Отечественной войне, о двух годах немецкой оккупации Крыма… Да, рассказать можно о многом!
Но говорить я буду о самом для меня дорогом – о том, что двадцать пять лет храню в душе. Я буду вспоминать мрачное время, грустное и одновременно величественное. Ведь чем мрачнее ночь, тем дальше виден огонек костра. Итак, слушайте!
………………………………………
31 июля 1919 года я отправился из своего учреждения на заседание Совета Пятисот.[6]
Только в воротах я спохватился, что у меня нет мелочи даже на трамвай и что как раз сегодня должны платить жалованье. Мигом взлетел я на второй этаж, чтобы получить в кассе причитающиеся мне за месяц деньги. Мне выдали новенькие, еще пахнущие типографской краской «белые» деньги (так называли, в отличие от старых «синих», банковские билеты, выпущенные советской республикой, – денежный знак был у них только на одной стороне).
Я был в ту пору долговязый, худощавый, перепрыгивал сразу через четыре ступеньки, и на то, чтобы дойти до кассы и вернуться обратно, мне потребовалось не больше двух минут. И все-таки теперь мне кажется, что именно эти две потерянные минуты и были причиной последующих двух тяжелых лет и тех злоключений, о которых я хочу рассказать.
Когда я снова подошел к воротам, то увидел делегацию медиков. Во главе ее шел товарищ, которого я хорошо знал; вместе с медиками был уполномоченный Международного Красного Креста, какой-то господин из Швейцарии. Врачи направлялись к народному комиссару, но его на месте не было – он ушел уже на заседание Правительственного Совета. Медики сказали, что хотят переговорить со мной, очень, мол, кстати, что встретились…
Я начал было отказываться, но безуспешно. Они настаивали: дескать, так и так, дело очень срочное, очень важное, речь идет о жизни людей. И пришлось мне вернуться вместе с делегацией в свой кабинет.
Что это было за очень важное и очень срочное дело, я уже не помню. Знаю только, что мы засиделись; в учреждении работа давно уже кончилась и моя секретарша ушла домой. Один из врачей прямо под диктовку печатал на машинке протокол и решение. Совещание затянулось. В этот день в наркомате царила страшная неразбериха и суматоха. Нам все время кто-то мешал: в комнату без конца заглядывали, что-то спрашивали, звонил телефон. Тревожные известия обрастали еще более тревожными слухами.
На заседание Совета Пятисот я опоздал.
В Городском Совете, куда я пошел, я столкнулся на лестнице с запыхавшимся командиром будапештского Красного караула, от него я узнал, что действительность хуже всяких слухов. Он залпом выпалил: румыны перешли Тису и продвигаются к Будапешту. Красной армии, которая преградила им путь, нет, нет и возможности вновь организовать сопротивление. Правительство подало в отставку, из руководителей профсоюзов формируют новое правительство под председательством Пейдля, как этого требовала прежняя нота Антанты.[7]
Советская республика пала…
Было ли неожиданным это известие? Не совсем. Над нами уже в течение нескольких дней сгущались свинцовые тучи. Я слышал о последнем наступлении, план которого разработал начальник штаба Жулье, знал об окружении и уничтожении тисской Красной армии (сейчас установлено, что копию плана Жулье переслал с одним из офицеров войскам Антанты). Знал я, что от исхода этого наступления зависит очень многое – все наше существование. Устоит ли наш островок против лавины интервентов, способны ли мы защитить свои завоевания, сможет ли маленькая, но свободная Венгрия не принять наглого и унизительного ультиматума победивших держав?…
Для нас, для пролетариев, от этого, пожалуй, зависела вся жизнь…
Мне казалось, что сама земля взбунтуется и камни зашевелятся. Что ж, у нас нет оружия, но мы сами встанем живой стеной и голыми руками задержим наступление или умрем все до одного. Я не верил известиям, не хотел верить, хотя сомневаться не было никаких оснований. Неужели всему конец?