Екатерина Великая. Греческий прожект - [46]

Де Сегюр с неподдельным любопытством наблюдал реакцию мужчин.

– О, да! Нам известно, какие пристрастия имел покойный монарх, – насмешливо оглядывая присутствующих, отозвался Лев Нарышкин.

Не истощимый на подобные анекдоты, Федор Головкин, тоже поделился пикантным фактом из жизни короля:

– Сказывают, что он никого так не любил, как свою собаку Альклину, с которой спал ночью в своей постели на тонком тюфяке. Видимо, сия собака согревала его своим теплом. Когда она околела, он велел ее похоронить в гробнице, кою прежде назначил для себя.

Дамы недоверчиво скривили губы. Потемкин фыркнул, Безбородко засмеялся.

– Да, ну! Неужто? – воскликнула Екатерина.

Князь Потемкин, глядя на нее, язвительно изразился:

– Вместе с троном, Фридрих в сороковом году, унаследовал образцово организованную восьмидесятитысячную армию и, главное, полную казну. Чего ж ему не править себе в удовольствие? Так нет, туда же: с собакой – в походы, завоевывать чужие земли.

– А как вам нравятся его знаменитые слова: «В моем королевстве единственный источник власти – я сам»? – испросила Екатерина.

– Фридрих правил сорок шесть лет! Поелику, полагаю, его страна, из всех германских княжеств, обрела образец законопослушания! – отметил де Сегюр.

– Конечно, полстраны – солдаты – не удивительно! – возразил Потемкин.

– А как инако? Он ведь вел политику милитаристскую, захватническую, – заметил, небрежно зевнув, обер-шенк Александр Нарышкин.

– Однако он любил французскую литературу и не любил немецкую, – напомнила государыня.

– Да, что и говорить! Слухом земля полнится, а причудами свет… Стало быть, любил Старый Лис науку, музыку, сам ее сочинял. Переписывался со многими просветителями, когда взошел на трон, позвал к себе Вольтера, задача коего состояла в поправке королевских виршей, – усмехнулась княгиня Дашкова. – Но они вскоре разругались, понеже часто обменивались злыми шутками.

– Но, сказывают, после бегства от него Вольтера, они, все – таки переписывались, по крайней мере, до смерти Фернейского отшельника, – заметил де Сегюр.

Тут, с усмешкой, в разговор вмешался, изящный генерал – адмирал граф Иван Чернышев, коего императрица прозвала за его излишнюю манерность – «барином»:

– Не знаю, ведаете ли вы, но когда-то австрийский король Карл Шестой, спас Фридриха от смерти, уговорив отца его не казнить строптивого сына. А став королем, молодой еще, Фридрих, в благодарность, через месяц после смерти своего спасителя, и вступления на престол его дочери Марии – Терезии, заявил, что Австрия незаконно удерживает Силезию, дескать, сия провинция якобы, по праву, принадлежит Пруссии. Засим, недолго думая, неожиданно напал на Силезию…

Князь Николай Репнин безапелляционно перебил его:

– Да, доподлинно, Старый Фриц был коварным политиком, сущим Макиавелли! К тому же, удивительным везунчиком с самого начала его полководческой карьеры. Есть ли бы не генерал Шверин, выдержавший удар австрияков, не видать бы прусскому королю Силезии, как своих ушей.

Екатерина согласно добавила:

– И во всех последующих войнах ему помогали счастливые случайности. Особливо, ежели припомнить, чем бы ему обошлась война с нами после поражения при Кунерсдорфе, естьли бы, как раз на то время, не умерла наша императрица Елизавета Петровна. У нас в руках уже были ключи от Берлина, и могло статься, что Фриц и всю свою Пруссию бы потерял.

– Да-а-а. Уж постарался тогда наш император-батюшка, Петр Федорович! Видать, Бог специально дал жизнь сему русскому императору, дабы спасти Пруссию, – заметил угрюмо Светлейший князь.

Екатерина, усмехнувшись, возразила:

– Бог позаботился такожде, чтобы дать жизнь и мне, дабы все уравновесить в нашем мире.

Все с почтением посмотрели на императрицу. Паузу нарушил камер-юнкер Федор Головкин.

– Любопытно, как сей Фридрих обходился без двора? Сказывают, к его двору не допускались ни женщины, ни священники. Король жил без придворных, без совета и без богослужения.

– Праздники устраивались считанные разы в году, – живо делился де Сегюр тем, что знал о прусском дворе, как свидетель той жизни, находясь там, в качестве посла. – Перед Рождеством, – продолжал он, – Фридрих покидал свой дворец Сан-Суси под Потсдамом и приезжал в Берлин. Здесь устраивал великолепные балы, оперы, пиры. В них принимали участие все берлинцы. Через месяц король возвращался назад к своим книгам.

– Бедный, потом месяц, мучился из-за затрат на все оное великолепие, – с насмешкой заметила государыня.

Де Сегюр еще более оживился:

– Да, я свидетель: он ходил в заношенном до дыр зеленом мундире. Поговаривали, что штаны и белье у него были тоже с дырами, к тому же, он не снимал мундира и сапог даже дома. Вместо халата носил полукафтан. Спал мало, вставал в пять-шесть утра.

Екатерина с усмешкой поведала:

– Я его видела, когда была совсем девочкой, сорок два года назад. Он был невысоким человеком, с пронзительными глазами. Вы его, граф Луи, видели совсем недавно. Как вам он показался?

Луи де Сегюр, чуть пожав плечом, изрек:

– Маленький, на лице пронизывающие полупрезрительные глаза и крупный крючковатый нос. Словом, с первого взгляда, общее впечатление не самое лучшее.