Екатерина Великая - [267]
Обращает на себя внимание разница в наказаниях издателя и других московских адептов. Соратников Новикова — Трубецкого и Тургенева — выслали в собственные деревни под Москвой, а Лопухина даже оставили в городе из «снисхождения к его дряхлому отцу»>[1650]. Из-под ареста он написал Екатерине такое трогательное письмо, что, по словам В. С. Попова, императрица плакала, читая его: «Государыня, я не злодей! Мать отечества! Я один из вернейших твоих подданных и сынов его… Никогда мысль одна против тебя не обращалась в душе моей… Буде существует какая на мне клевета, то я уверен, что все исчезнет от единого воззрения твоей прозорливости»>[1651].
Каменное сердце смягчилось бы от таких слов. А наша героиня была по-немецки сентиментальна и по-русски сострадательна. Но в отношении Новикова эти чувства не шевельнулись в ней. Современники объясняли суровый приговор и личной неприязнью Екатерины после журнальной полемики, и тайнами, связанными с Павлом, и берлинским следом.
Однако еще в комедии «Обольщенный» императрица показала, что не ставит на одну доску «вымогателей» и их невольных сообщников. Трубецкого, Тургенева и Лопухина императрица посчитала «в числе обманутых», на них «лишь пало подозрение по причине тесного… обхождения» с Новиковым. Последний же, помимо прочего, был виновен, на взгляд Екатерины, в «краже» — о невозврате занятых денег вопияли многие заимодавцы, между тем Авдотьино процветало. Одних долгов на издателе нашлось на сумму свыше 700 тысяч рублей>[1652]. Дома и склады Новикова в Москве пустили с молотка. В 1795 году последовал указ о продаже имения с публичных торгов. Правда, аукцион удалось отсрочить до смерти Екатерины, а Павел прекратил преследование>[1653].
Но было в отношении императрицы к Новикову и нечто, кроме рационального неприятия. 18 сентября после чтения дела Ивана Тургенева она сказала Храповицкому: «Всех мартинистов обманывал… Шрёдер. Он при смерти оставил запечатанную духовную, и в ней точно нашли, что все это обман, в котором он сознавался. Они до того доходили, что призывали чертей: все найдено в бумагах Н[овикова], и ему от Шрёдера тысяч шесть досталось»>[1654]. Испуганный статс-секретарь «отражал нелепость, дивился легковерию». Но чьему? Екатерины, решившей, что мартинисты призывали чертей? Или самих адептов, полагавших магический акт возможным? Государыня не любила мистики, но в данном случае в ней говорила не просвещенческая насмешка над тем, чего нельзя пощупать руками, а обычная религиозная гадливость.
Тем не менее Екатерина сознавала суровость приговора. Новикову было позволено взять с собой в Шлиссельбург личного врача Багрянского и лакея. Эти люди добровольно разделили с Николаем Ивановичем заключение. По случаю своего освобождения издатель устроил торжественный обед, где рядом с собой на равных посадил и слугу. Впрочем, это не помешало ему вскоре продать крепостного за две тысячи рублей>[1655]. Своего молодого секретаря из крестьян, над образованием которого Николай Иванович сам немало потрудился и которого любил настолько, что вместе обедал, барин забрил в солдаты. «Вот вам и мартинист, передовой человек!» — возмущался, услышав эту историю, князь П. А. Вяземский. Для Новикова же дело выглядело просто: «Парень избаловался»>[1656].
В поведении Николая Ивановича по выходе из крепости много необъяснимого. Существует даже версия о его духовном перерождении в результате ареста и четырехлетнего заключения. На следующий же день после смерти матери Павел I подписал указ об освобождении ряда узников, список открывался именем Новикова. Носились слухи, будто император сделает его «университетским директором», но после краткого свидания наедине Павел расстался с издателем навсегда. Громадные долги не были сняты с плеч старика, а нищенское положение имения поправлено. Косвенным образом это свидетельствовало о недовольстве монарха. Государь забрал к себе дело московских мартинистов, и после убийства оно было найдено в его комнате.
Никто из прежних «братьев» не помогал Новикову, даже не виделся с ним, сам он теперь отзывался об ордене скептически. Своему, пожалуй, последнему другу Д. П. Руничу Николай Иванович советовал не сближаться в Москве с масонами>[1657]. Видимо, просветитель понимал, что орденские «начальники» подставили его под удар. Остаток дней он прожил в Авдотьине, где и скончался уже после Наполеоновского нашествия.
Заключение
«КАПЛЯ В МОРЕ»
Последние пять лет жизни Екатерины были отмечены глубоким увяданием физических и нравственных сил. Тем, кто знал императрицу в лучшие годы, тяжело было смотреть на царственную тень былой мощи и силы. Она все еще сохраняла остроту ума и трезвость политических суждений. На просьбу французских роялистов вооруженной рукой извне задавить «гидру революции» государыня ответила предупреждением — интервенция погубит дело монархии во Франции: как только нога иностранного солдата пересечет границу, даже колеблющиеся французы встанут под знамена якобинцев, защищая свою родину. Будущее показало, что престарелая государыня была права: «Республика всегда в конце концов превращается в монархию… На счет контрреволюции положитесь на самих французов, они это сделают лучше, чем все союзные государи»
