Екатерина - [9]
— Пойдемте, милейший маркиз, к царевне.
Два врага были неразлучны. Так обоим было спокойней.
Елисавета обернула к иностранным министрам свою сверкающую тарелку.
У Шетарди заныли его жидкие икры.
Финч замахал тяжелыми веками.
«Нет, такие женщины не делают государственных преступлений, они созданы для другого», — успокоил себя в мыслях граф Остерман. С самим собой он совещался и разговаривал на добром, совершенно понятном немецком языке.
Когда правительница прислала за Елисаветой и та, как говорили тогда, «выступкой павы» покинула залу, мужчинам сразу сделалось скучно.
Анна Леопольдовна встретила царевну рыбьим взглядом.
— Садись, матушка. Елисавета села в кресло, обитое зеленым штофом.
— Что это, матушка, слышала я, будто ваше высочество имеете корреспонденцию с армией неприятельскою и будто ваш медикус ездит к Шетардию и с ним фикции в той же силе делает.
— Вижу я, сестрица, что вам наговорили обо мне множество предерзостей.
— В письме из Бреславля советуют мне немедленно заарестовать медикуса вашего, — испуганно сказала Анна Леопольдовна и тут же добавила: — Но я, ваше высочество, всем этим слухам о вас не верю и Остерману не позже как вчера возражала, что вас, матушка, невинно обнесли.
Елисавета поднялась с кресла и, оправив фижмы, проговорила достойно:
— Я с неприятелем отечества, против которого мой родитель столько сражался и чьею злою пулею шляпа моего родителя пробита, никаких алианцев и корреспонденций не имею.
4
Рыжие конские хвосты, казалось, разбрасывали в ночи пламя, и копыта высекали пламя из белой земли.
— У, тихие дьяволы! — ругалась Елисавета. — Не лошади, а коровы.
Камер-юнкер Михаила Воронцов сказал:
— Помилуй, матушка, это вепри, ей-богу, чистые вепри.
Перед тем, как облаять лошадей, Елисавета подумала: «А что, как откроется секретная бумага, выданная стокгольмскому кабинету? У Остермана собачья ноздря, не дай, Господь, вынюхает».
Чего-чего только не наобещала Елисавета Петровна в этой бумаге исконным врагам своего отечества: и вознаградить-то их за все издержки по ведению войны с Россией, и снабжать-то их в течение всей своей жизни субсидиями, потихоньку от русской нации, и содействовать всяким их выгодам, и давать-то всякие торговые преимущества, и в союзы-то не вступать ни с кем, кроме как с ними, да с Францией. «А какие пользы от этой войны? Никаких! Только одна забота, — думала Елисавета, — ведь наущала Нолькена (это она про стокгольмского посла), чтобы у них, у шведов, в войске был племянник мой, герцог Голштинский. Может, и стали б тогда наши дурни класть мушкеты. Как же драться против крови Петра?»
А теперь Елисавете казалось, что эта несчастная для шведов война (а для России счастливая) вместо того, чтобы расшатать непрочный трон императора-младенца, только подперла его.
«O-o-ox!» — тяжело и смутно вздохнула Елисавета из собольих мехов.
Война была затеяна стокгольмским кабинетом по ее уговорам. Швеция рассчитывала вернуть обратно восточный берег Балтийского моря, отнятый у нее Петром.
— Решения нужно брать, ваше высочество, — сказал Михаила Воронцов, подписавший вместе с лекарем Лестоком, по доверию Елисаветы, секретную бумагу к стокгольмскому кабинету.
— Тяжко. Ум у меня, Михайла Ларивонович, в расстройствах.
— А мешкать неможно. Наутрие будет опубликован приказ, чтобы всем полкам гвардии быть готову к выступлению в Финляндию против шведа.
— Знаю, — сказала Елисавета.
— Вот и уйдут воины, не оказав вам, матушка, благодарности за похлебство.
— Знаю.
— Долго ли над Россией править Анне Леопольдовне с иноземщиками? Решайся, матушка. Пожалей себя и отечество.
— Как Господь!
Рыжие конские хвосты, казалось, разбрасывали в ночи пламя, и копыта высекали пламя из белой земли.
Елисавета боялась, что она «не изрядно одарила гвардейцев» и что в нужный час они не пойдут на Зимний императорский дом. Но казна ее была пуста, а французский посол выдал на свержение иноземного правления вместо пятнадцати тысяч, просимых дочерью Петра, всего две, да и то, как стало известно, занял их у одного чиновника своего посольства, обыгравшего в карты какого-то немца.
— А как скажешь, Михайла Ларивонович, пойдут гвардейцы?
— За гренадерскую роту Преображенского полка голову кладу, — сказал камер-юнкер, — они у меня вторую неделю из питейных домов не выходят.
И, спохватившись, добавил в строгости:
— За отечество, за дочь своего Творца (так в гвардейских полках называли Петра), и чтоб иноземщикам земля была пухом, готовы пролить кровь свою.
5
Версаль.
— Ваше величество, маркиз Шетарди надеется повернуть Россию в сторону интересов Франции. Для того, по мнению господина посланника, всеми способами должна быть проложена дорога к трону принцессе Елисавете. Став императрицей, она доверится русским и перенесет столицу в Москву. Граф Остерман взойдет на эшафот. Русские вельможи от интересов государственных обратятся к заботам о своих поместьях, к делам хозяйственным. В этом их прирожденная склонность. Морские силы будут преображены. Россия, ваше величество, мало-помалу вернется к старине, и Франция освободится от могущественного врага. Принцесса Елисавета ненавидит англичан. Торговые выгоды России ставили ее в зависимость от Англии. С помощью Божией на развалинах английской коммерции ваше величество утвердит французскую.
В 1928 году в берлинском издательстве «Петрополис» вышел роман «Циники», публикация которого принесла Мариенгофу массу неприятностей и за который он был подвергнут травле. Роман отразил время первых послереволюционных лет, нэп с присущими времени социальными контрастами, противоречиями. В романе «Циники» все персонажи вымышленные, но внимательный читатель найдет аллюзии на современников автора.История одной любви. Роман-провокация. Экзотическая картина первых послереволюционных лет России.
Анатолий Борисович Мариенгоф (1897–1962), поэт, прозаик, драматург, мемуарист, был яркой фигурой литературной жизни России первой половины нашего столетия. Один из основателей поэтической группы имажинистов, оказавшей определенное влияние на развитие российской поэзии 10-20-х годов. Был связан тесной личной и творческой дружбой с Сергеем Есениным. Автор более десятка пьес, шедших в ведущих театрах страны, многочисленных стихотворных сборников, двух романов — «Циники» и «Екатерина» — и автобиографической трилогии.
Анатолий Борисович Мариенгоф (1867–1962) остался в литературе как автор нашумевшего «Романа без вранья» — о годах совместной жизни, близкой дружбы, разрыва и примирения с Сергеем Есениным. Три издания «Романа» вышли одно за другим в 1927, 1928 и 1929-м, после чего книга была фактически запрещена и изъята из открытых фондов библиотек. В 1990 г. по экземпляру из фонда Мариенгофа в РГАЛИ с многочисленной авторской правкой, отражающей последнюю авторскую волю, «Роман» был опубликован в сборнике воспоминаний имажинистов Мариенгофа, Шершеневича и Грузинова «Мой век, мои друзья и подруги».
Анатолий Мариенгоф (1897–1962) — поэт, прозаик, драматург, одна из ярких фигур российской литературной жизни первой половины столетия. Его мемуарная проза долгие годы оставалась неизвестной для читателя. Лишь в последнее десятилетие она стала издаваться, но лишь по частям, и никогда — в едином томе. А ведь он рассматривал три части своих воспоминаний («Роман без вранья», «Мой век, мои друзья и подруги» и «Это вам, потомки!») как единое целое и даже дал этой не состоявшейся при его жизни книге название — «Бессмертная трилогия».
В этот сборник вошли наиболее известные мемуарные произведения Мариенгофа. «Роман без вранья», посвященный близкому другу писателя – Сергею Есенину, – развенчивает образ «поэта-хулигана», многие овеявшие его легенды и знакомит читателя с совершенно другим Есениным – не лишенным недостатков, но чутким, ранимым, душевно чистым человеком. «Мой век, мои друзья и подруги» – блестяще написанное повествование о литературном и артистическом мире конца Серебряного века и «бурных двадцатых», – эпохи, когда в России создавалось новое, модернистское искусство…
«Роман без вранья» и «Циники» теперь переизданы, и даже не раз. Пришла очередь и злосчастного «Бритого человека». Заметим, что а отличие от нас, там перепечатывался — в 1966-м — в Израиле и в 1984-м — в парижском журнале «Стрелец». «Горизонт» публикует его по первому изданию: Анатолий Мариенгоф. Бритый человек: Роман. Берлин: Петрополис», [1930]. Хочется надеяться, что читатели с интересом прочтут этот роман и по достоинству оценят талант его автора — Анатолия Мариенгофа, звонкого, оригинального писателя 20-х годов, одного из «великолепных очевидцев» своего времени.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.