Эхо моей судьбы - [7]

Долги прощать в ущерб своим делам,

Висеть за паразитов нам на дыбе

И мыкать горе с кровью пополам?

Нам кто-нибудь простил хотя бы что-то, —

Копейку иль ошибку, иль позор?

Народ наш знает, окромя работы,

Хоть проблеск сытой жизни с давних пор?

Духовность — да. Духовность наша свята,

Ещё язык, что ярок и могуч.

Вот ими мы пока ещё богаты,

Они нам светят, словно счастья луч.

Но всё плотней вокруг кольцо блокады

Невежества, неверия, потерь,

Вливающих в сердца всё больше яда,

Что нам готовит чужеродный зверь.

Но мы нежны… мы плачем над убийцей,

Мы вора славим в неурочный час…

Нам всем пора бы с дуростью проститься,

Не ждать, что кто-то пожалеет нас.

К войне готовься, если хочешь мира,

Не выпускай оружия из рук.

У русских в старину лишь лук, да лира

Служили верно там, где правил плуг.

Простимся, братья, со слезливой ленью,

Пора проснуться, век жестокий строг.

У Господа достаточно терпенья,

Но к нам война ступила на порог.

И, если будем думать, рты раззявя,

Что Бог нас спрячет от любых невзгод

Лишь потому, что мы, врагов восславя,

Пустили совесть с честью в оборот,

То пропадём, бесславно канув в лету,

Оставив внукам стать рабами тех,

Кто нас с сумой не раз пускал по свету

И поднимал за совестность на смех.

«Уже дыханием распёрло…»

Уже дыханием распёрло

Весенним вымокшую твердь,

Скворец вовсю терзает горло,

И так не в пору умереть!

Благая весть летит над миром,

И солнца тёплая ладонь,

Играя ветреным эфиром,

Закатный в воду льёт огонь.

Ручьи журчат неутомимо,

В нарядах свадебных кусты,

И жизнь спокойно катит мимо

В объятья мудрой простоты.

Онижедети

Эти взрослые «дети» уже убивают не птиц…

Тренируя тела, мало кто из них помнит про души.

Их кумиры в аду, и страшит одинаковость лиц,

А желают они сладко спать, развлекаться, да кушать.

Их родители — стадо не Божье, их деды — вражьё,

Что на древках хоругвей носило злокозненность свастик.

Основным аргументом у них были нож и ружьё,

И служили они господарям коричневой масти.

Лихолетье пришло, повторившись, к потомкам племён,

Разорённым не раз, истребляемым вражеской силой.

Но не все из них слышат смертельный оружия звон

И не все сознают, что стоят над разверстой могилой.

Смерть в зверином оскале над Русью ощерила рот,

Но, мельчая в страстях, позабыв о великом и вечном,

Кто-то бар из-за моря, как манну небесную, ждёт,

Поклоняясь греху, в недомыслии дремля овечьем.

Просыпайся, страна, твой окончился сон золотой,

Убаюканность воли преступна, очнись от забвенья!

Враг жестокий к стенам подобрался России святой,

Семя адово жаждет опять от неё искупленья.

Вновь беда у ворот, вновь заплакали лики икон,

Мироточит росою весна пред кровавою жатвой…

Поплывёт по-над Русью Пасхальный малиновый звон

Поминальным каноном земли, князем злобы распятой.

Русалка, сказка по одноимённому произведению А. Н. Толстого

Глава I

Начнём историю. Когда-то

Жил-был в деревне дед один,

Сам коренастый, бородатый,

А в волосах полно седин.

Его старуха опочила

Давным-давно, и мыкал он

Жизнь одинокую, но сила

Ещё живая била в нём.

Он и охотник был отменный,

И виноградарь, и рыбак,

В трудах насущных неизменно,

Он век свой прожил не за так.

С ним кот, собака, десять уток,

Корова, куры, да петух…

Он знал немало прибауток,

Пословиц, сказок, русский дух

Его упрямством благородным,

Как дуб столетний, наградил,

К тому ж, смекалкою природной

Он был богат. Ещё прослыл

Дед простотой своей сердечной,

Пудовым крепким кулаком,

И был немало опрометчив

Тот, кто пришёл к нему со злом…

Так год за годом миновали,

Сил Силыч жил, да поживал,

Бывало, рюмкою печали

По бабке Домне заливал,

Но не куражился по пьяни.

На Пасху и на Рождество

Стоял с соседями во храме.

Покорно нёс своё вдовство.

К нему за правдою ходили

Сельчане, мог их рассудить,

Помочь, коль был при этом в силе,

Все знали, — так тому и быть.

Мирил супругов, лаской деда

Детишек местных наделял,

А нищих потчевал обедом,

Поскольку сам нужды не знал.

Подолгу сиживал с собакой,

На речку глядя, под окном,

И с ним раскланивался всякий,

Его завидный видя дом.

И местный поп не раз с устатку

К нему захаживал на чай,

Пофилософствовать он падкий

Был с дедом Силой невзначай…

Глава II

Ещё снега лежали плотно,

Морозец знатный лёд ковал,

Сил Силыч вышел неохотно

На двор. Надысь затосковал

Он было, вспомнив прожитое,

На печке лёжа, да решил,

Что греть бока — весьма пустое,

Не Божье дело, и открыл

Сил сараюшку, поднял пешню,

Да сеть рыбацкую и — в путь.

К реке он шествовал неспешно,

Чтоб наловить чего-нибудь,

Сварить ушицы… много-ль надо

От жизни этой старику?

Ведь каждый день ему в награду,

Лишь не сомлеть бы на боку!

И вот уж он сетчёнку ладит,

Дымится прорубь, знобок день,

Но солнце мартовское шкварит,

Синичий слышен «динь-ди-лень»…

Два раза тянет Силыч сети,

Но пусто в них, ни окушка.

На льду речном резвятся дети —

Мальцы соседей с два вершка.

Они катаются, хохочут,

Пугают рыбу подо льдом,

А дед лишь мокрой сетью мочит

Свою одёжу поделом.

Он третий раз её спускает

В объятья хладные воды

И сразу тяжесть ощущает,

Ещё не ведая беды.

Сил тянет сеть, добыча близко,

Вот показалась надо льдом…

Да рыба ль это? Василиска

Он снастью вытащил дуром?

Лик нежный спящего ребёнка,

И ручки скрещены под ним,

А ниже — хвост. Дед крякнул звонко:

«Вот это, я скажу, налим…»